Обращенные

И потом делаете то, чего делать не должны. Вы оглядываетесь и видите то, что с вами едва не произошло. В этот момент запасы вашего адреналина уже иссякли. И вот вы почти полностью иссушены, в вас не осталось ничего, кроме этих ясных слез, которые внезапно начинают сочиться с таких глубин, что от рыданий у вас перехватывает дух. И вы сглатываете только для того, чтобы вздохнуть, и ваше «извини меня» — это что-то маленькое и полузадушенное, почти мертвое к моменту своего появления.

Я смотрю, как Твит смотрит на Роз, а Роз смотрит на Твит. Обе смотрят на свои руки. На свои ноги. Каждая понемногу сглатывает.

Я больше ничего не говорю. Наверно, еще более подло — ничего больше не говорить. Вот я и не говорю. В конце концов, это позволяет лучше слышать Исузу. Просто на случай, если кто-нибудь из нас прослушал.

На тот случай, если кто-нибудь из нас думал, смеясь, что это была хорошая идея.

Глава 26. Буль-как-его-там

— Дайте срок.

Это посоветует вам любой вампир. Подобную беседу ведут, чтобы сказать самому себе, что это просто пустой треп. В конце концов, что есть время для вампира? Мы сделаны из особого теста. И у нас больше ничего нет. Черт, если бы время действительно было деньгами, мы все были бы богаты.

— Дайте срок… Дайте мне передохнуть!

Не то, чтобы этого не случается, хотя бы время от времени. Возьмите всю эту заморочку с участием нас троих — моим, Роз и Твит. Думаю, вы не ошибетесь, если скажете, что я слегка разозлился на них, когда они чуть не убили Исузу у меня на глазах — я наблюдал за этим по национальному телевидению. Думаю, вы не ошибетесь, если скажете, что прошло совсем немного времени, прежде чем я стал… не знаю, как выразиться… эмоционально радиоактивным. Они знали это. Они пошли на это. Они установили дистанцию.

Они — мы — дали срок.

В итоге я снова стал помогать отцу Джеку выгуливать его пса — его нового пса, Иуду Второго. А может быть, Третьего? Двусмысленности этой ситуации был посвящен наш первый спор. Это походило на поездку на велосипеде.

А Исузу вернулась к постоянному ношению пижамы, «Дневнику Анны Франк» и подсчету пыльных катышков у себя под кроватью. Она бродит по квартире с таким видом, словно каждая нога у нее весит тонну, и обзавелась привычкой пожимать плечами.

— Чем занимаешься?

Она пожимает плечами.

— Хочешь перекусить?

Пожимает плечами.

Вдобавок появился еще один симптом, которого я не замечал прежде, когда я был занят свиданиями с Роз. У Исузу, похоже, начало развиваться раздвоение личности. Каждый месяц в течение нескольких дней на вопросы, которые обычно гарантировали пожимание плечами, следует ответ «Отвали, на хрен».

Постепенно я начал видеть это чуть-не-убийство в другом свете. Как вы, наверно, и подумали, Роз и Твит сделали чрезвычайно полезную штуку. Они до полусмерти напугали мою маленькую фабрику дерьма. И сделав это, привели мое измученное сознание в состояние равновесия, только на новом уровне.

Помните ночь, когда я пришел домой и обнаружил, что Исузу исчезла? С тех пор я стал очень подозрительным, воображая то, чего не знал, и задаваясь вопросом, какие улики мог пропустить. Во время свиданий с Роз я определенно испытывал напряжение, поскольку снова стал подслушивать. Правда, не постоянно.

Но примерно раз в час я должен был слушать. Следить. Отмечать.

— Я слышала, что если хватать мобильник мокрыми руками, тебя может убить током, — заметила как-то вечером Роз, выходя из душа, чтобы застать меня с телефоном, прижатым к уху.

— А?

— Не бери в голову…

Идея производственной практики принадлежала Роз. Думаю, отчасти причиной тому была необходимость убежать от меня и моей паранойи.

Но теперь для каждого из нас стало очевидно, что Исузу нельзя оставлять одну в квартире. Никогда. Она была смертной, она стала известной. Все вампиры мира искали ее. Маленькая девочка, которую я воспитывал, была отнюдь не глупа. Твит могла переехать к нам и взять на себя роль сиделки, а я — вернуться к тому, чтобы обеспечивать Роз необходимыми порциями внимания. И наоборот.

Итак, однажды ночью я заглянул в «Тиззи».

— Эй, — говорит Роз. — Что стряслось?

— Ничего, — отвечаю я.

— Ты хочешь…

— Да.

А следующей ночью я отправляюсь в дом приходского священника.

— Вы снова счастливы? — спрашивает отец Джек.

— Ага.

— Тогда проваливайте.

Таким образом, в течение следующих нескольких лет я был вполне счастлив. У меня была дочь-подросток, запертая в собственном доме, но не по моей вине. У меня была подружка, которая любила меня, хотя я не всегда помню, что надо делать сначала — заправлять рубашку или застегивать ремень. И у меня была приходящая няня, которая работала бесплатно. Что это — слепая удача или вопрос времени? Я был уверен, что наконец-то обнаружил лучший из возможных миров.

Да… Верно…

— У твоего маленького Солдата возникла проблема, — говорит Роз, и хотя это поражает меня, как открытие тысячелетия, я чувствую облегчение, что для меня несколько ново.

— Всего одна? — уточняю я. — Это прогресс.

— Зато новая, — отвечает Роз. — В дополнение ко всем прежним. Ты единственный, кто ничего не замечает.

Я прикидываюсь дурачком.

— Какие-то женские штучки?

Роз превращается в ледяную статую. Ее лицо говорит: «Хм?» Очевидно, мой невинный вопрос не так уж невинен. Есть социополитические понятия, которые работают подобно геотермическим и тектоническим силам. На каждом шагу попадаются шахты и осыпи. Вся цивилизация — это баланс.

— Не обязательно, — договаривает Роз.

Значит, да. Главным образом, за исключением нескольких высосанных из пальца статистических аномалий — на самом деле, это скорее анекдоты, которые извлекли на свет божий во имя политкорректности. Значит, да, и если забыть о гермафродите из Бойсе, это в значительной степени женская штучка.

Я делаю шаг навстречу.

— Думаю, это не имеет особого значения. Имеет значение, что это проблема Исузу и то, что я единственный, кто этого не заметил, но теперь должен заметить. Верно?

— Верно.

— И…

— У нее були… как это называется…

— «Бультерьер»?

— Нет. Були… как его там… Никак не вспомнить. Помню, что оно начинается с «буль», а дальше никак. Ни с чем похожим мы еще не сталкивались.

«Мы» — значит «вампиры». То есть это «буль-что-то-такое» имеет отношение к смерти, болезни, старению, солнечному свету, температуре тела, белкам глаз, дыханию, которое становится заметным далеко от Северного Полярного Круга, репродуктивному сексу, испражнениям, еде и месячным.

— Ты можешь хотя бы объяснить, что это такое?

Роз задумывается.

— Да, — говорит она. — Думаю, да. Это выглядит примерно так.

Она блюет.

— Ты хочешь сказать, что она заболела, — говорю я. — Расстройство желудка или что-нибудь в этом духе?

— Нет…

— Она не больна, — начинаю я, потом прижимаю большой палец к губам, что означает: «молчу, молчу».

Я думал, что мы уже прошли через это год назад. Это случилось, когда Исузу выяснила, что мое дезинфицирующее средство — то, которое я изготавливал из картофеля, выращенного в бадье в туалете — можно использовать не только по прямому назначению. В то время я считал, что лучшее средство борьбы с потребностью — это ее удовлетворение, и в итоге мы провели всю ночь на кухне с выпивкой — у меня «Экстрим-бальзам», у нее чистый спирт. Это было обучение на контрасте: я начинал говорить быстрее и быстрее, в то время как у нее речь становилась замедленной и нечленораздельной.

— Меня штормит, па-а-апа, — сообщила она, держась за стол обеими руками. — Я, э-э-э… — слова потонули в невнятном звуке. — Что «я»? А, да. Я извиняюсь… если… я…

— Да-да-да, — я устремляюсь вперед, раскидывая руки, точно наркоман, дорвавшийся до дозы. — Твое здоровье. Чокнемся… Пей-до-дна. Пей-до-дна. Пей-до-дна… — я умолкаю достаточно надолго, потому что должен вытащить свою бутылку из нагревателя прежде, чем она взорветеся. — У-у-упс. А теперь…