Франкенштейн. Мертвая армия (СИ)

«Милый Вигго, — было написано на нем идеально ровными печатными буквами. — Прости, что я снова ушла. Тебе предстоят нелегкие месяцы в Афганистане, но ты должен выжить. Я в тебя верю. Надейся только на себя — ты даже не знаешь, какие силы в тебе заложены природой. И еще хороший совет: учи разные языки, как только представится возможность. Это очень тебе пригодится.

Бумажку эту сожги. Удачи тебе! Мы с тобой еще обязательно увидимся, хотя и не знаю когда.

Твоя Сауле.

Ег дэг элски, манге такк!»

Виктор долго соображал, что означает последняя фраза. Потом до него дошло, что это «Я тебя люблю, большое спасибо!» по-норвежски, написанное русскими буквами.

Вик тяжело вздохнул. За что спасибо? За постельный марафон, которого он не помнит?

Вик еще раз прочитал записку, запечатлел ее в памяти навсегда, чиркнул спичкой, сжег, а пепел разбросал по комнате и растер ботинком.

Теперь он никому ничего не должен.

Виктор вышел из квартиры и закрыл дверь. Замок захлопнулся за ним. На двери висел листок с надписью на литовском и на русском: «Квартира продается, телефон 34-49». Почерк был точно таким же, как и на сожженной записке.

Вик хмыкнул, дернул плечом и не спеша пошел по лестнице вниз.

Эпизод 5

Афганистан, провинция Кунар. Июнь 1986 года

По воинской учетной специальности Виктор сразу должен был попасть на хирургическую должность, но в Ташкентском штабе округа его окрутили быстро и бессовестно. Майор Жучихин, «распределяющий» медотдела, объяснил, что Ларсенис попал в ограниченный контингент неизвестно как и зачем, что он — сплошное недоразумение, не имеющее военного стажа, что опыт его как хирурга ничтожен и такими, как Ларсенис, «хирургами» в Демократической Республике Афганистан дорогу мостят. И поэтому Ларсенис пока не может претендовать на хирургическую должность, но должен, согласно интернациональному долгу, стать батальонным врачом. Вик понятия не имел, что такое врач батальона, что это самая низшая разновидность врачей в Афгане, что ему придется лечить все и вся и не вылезать из боевых рейдов. Он согласился легко. И в общем-то, оказался прав, несмотря на то что Жучихина, вымогавшего в тот момент очередную взятку, посадили через полгода и заменили новым, еще не насосавшимся живоглотом. Благодаря Жучихину, мелькнувшему в жизни Вигго меньше, чем на час, Ларсенис был свергнут с земли в бездну, набрался боевого опыта, научился выживать в любом аду и столкнулся с Мохтат-шахом.

Уже потом, спустя годы, Виктор долго размышлял над цепочкой обстоятельств, но так и не смог решить, было это его собственной злосчастной судьбой или последовательностью, подстроенной кем-то.

Так или иначе, Ларсенис получил назначение в батальон отдельной мотострелковой бригады N и провоевал в бригаде в разных должностях до февраля 1987 года. Оказалось, что врач батальона — такой же офицер, как и все остальные, только чуть менее стреляющий и чуть более медицинский. Ему не полагалось операционной, только перевязочная в палатке, и то не всегда успевали ее развернуть. Он быстро сдружился с остальными офицерами, от лейтенанта до комбата. Мало кто воспринимал его как литовца — для них он был обычным советским парнем, Виктором Юрьевичем, а чаще Витей, по прозвищу Ларсик. Еще чаще его звали Шурави-табибом. А когда выявились способности Вика, его физическая подготовка, приложенная к двухметровому росту, снайперская точность и, главное, умение говорить на афганских языках, то оказалось, что цены ему нет. Виктора старались брать на боевые как можно чаще в качестве талисмана удачи. Вик нисколько не возражал.

Именно будучи еще не хирургом медроты, а мелочью, батальонным врачом, мастером на все руки, на все ноги и голову, Ларсенис и столкнулся с Мохтат-шахом.

Мохтот-шо, как его величали по-местному, казался неуязвимым. Его охрана состояла из полутора сотен бородатых оборвышей, и само по себе это не было причиной для тревоги. Проблема была в том, что его оборванцев не брали автоматные очереди. Они падали, отброшенные очередью АК, и восставали вновь, и перли вперед, как ни в чем не бывало, простреленные наискось, вдоль и поперек. Оживали и отбивались при этом весьма метко, выкашивая наших бойцов одного за другим. После первого боя с Мохтатом Ларсенис вскрыл пару убитых «духов» — наскоро, без протокола, прямо на земле, на том месте, где они упокоились. Он не обнаружил в их разверстых животах ничего, кроме шерстяных афганских тряпок, прогнивших насквозь. Уже это было поводом, чтобы отправить рапорт начальству и поставить всех на уши. Виктор знал отлично, что, если он отправит доклад, записи его будут наглухо засекречены, уйдут в гору папок КГБ, и лишь через пару месяцев в Кабул приедет спец из госбезопасности, и еще неделю спустя он доберется до Джелалабада, допросит лейтенанта нудно и тошно и сочтет его психом, непригодным службе военврача. Все кончится пшиком.

А Вигго охотился на Мохтат-шаха, как на крупную дичь. Это было его личной охотой. Никто не обязывал его к этому.

Впервые Виктор услышал о Мохтат-шахе от умирающего солдатика, привезенного в часть на БМП. У парня оторвало обе ноги, остались только лохматые обрывки. На обоих остатках ног стояли жгуты из солдатских ремней, поэтому он до сих пор жил. Но минуты его были сочтены, настолько он был обескровлен и обезвожен.

Виктор немедленно вкатил ему в вену тройную дозу адреналина, хотя в этой ситуации делать такое нельзя... Черт знает, что вообще можно делать в такой ситуации. Лучше всего — пристрелить бойца в лоб и закончить его мучения.

Боец был то ли таджиком, то ли узбеком, Вик не мог определить, пока парень молчал. А тот был убит настолько, что заставить заговорить его могли только электрические опыты Фарадея. Или тройная доза адреналина.

— Есть такой — Мохтот-шо, — вдруг ясно выговорил парень на узбекском, не открывая глаз. — Доктор-табиб, ты убей его. И возьми то, что висит на его груди. То, что на груди его, — твое.

После этого парень умер. Немедленные и энергичные меры по его возвращению в мир живых не дали ничего.

В перевязочной палатке многие понимали персидские языки — фарси, дари, таджикский, но никто, кроме Ларсениса, не говорил по-узбекски. Умершего солдата не понял ни один.

А Виктор понял, очень даже. К этому времени он вполне освоился в Афганистане, но никак не мог понять, каким ветром его занесло из Карелии в предгорья Гиндукуша. Теперь осознал. У него появилась ясно обозначенная цель.

Когда доктор Ларсенис во второй раз встретился с бандой Мохтата, кочующей вдоль всей границы с Пакистаном, он едва не погиб.

Мохтот-шо был личностью известной в провинции, удачливой, агрессивной и уникальной. Его банду не раз выкашивали — казалось, до последнего человека, но спустя несколько месяцев Мохтат объявлялся снова, уже в новом районе, с армией не меньшей, что только недавно была уничтожена.

Семнадцатого июня произошло нападение на заставу, находившуюся недалеко от основной базы батальона. На выручку послали роту на нескольких БТР и одного БМП. С заставы передали, что силы противника не кажутся большими, но справиться с ними трудно: отмечено много собак и овец, нагло прущих на заставу и вскрывающих своими телами минные заграждения. Это заставило Виктора встрепенуться, пойти к командиру роты и безапелляционно настоять на своем участии в выезде. Имя Мохтот-шо еще не прозвучало, но Ларсенис почувствовал, что это он. Вик уже знал его почерк.