Книги крови III—IV: Исповедь савана

— Последние свободные номера, — сказал Эрл — Подъехать ближе? Они в другом здании.

Интерьер двух смежных номеров представлял собой апофеоз банальности. Они уже тысячу раз останавливались в таких же каморках: на постели лежало покрывало ярко-оранжевого цвета, а на бледно-зеленой стене висел выцветший фотоснимок Большого каньона. Джон остался равнодушен к тому, что его окружало, однако Вирджинии номер показался моделью чистилища: бездушное преддверие ада, где никогда ничего не случалось и не случится. Ничто не отличало эти комнаты от других, прежних, но с ней самой сегодня что-то происходило.

Вряд ли причиной тому были разговоры о торнадо. Она смотрела, как Эрл вносил и распаковывал сумки, и чувствовала странную отрешенность, словно смотрела на все сквозь завесу — более плотную, чем пелена дождя за окном. Она напоминала сомнамбулу. Когда Джон указал ей, на какой из постелей она будет спать, Вирджиния легла и постаралась расслабиться, снять это странное напряжение. Но сон не шел к ней. Кто-то в соседнем номере смотрел телевизор, и сквозь тонкую, как бумага, стену она слышала каждое слово ночного фильма.

— С тобой все в порядке?

Она открыла глаза. Эрл, как всегда заботливый, склонился над ней. Он выглядел таким же усталым, как она сама. Лицо его, загоревшее во время ралли под открытым небом, сейчас казалось желтоватым. Он начал набирать вес, но эта грузность подходила его упрямому широкому лицу.

— Со мной все хорошо, спасибо, — ответила Вирджиния. — Только пить хочется.

— Я попробую раздобыть для тебя что-нибудь. Может, у них тут есть автомат с кока-колой.

Она кивнула, встретившись с ним глазами. В этом обмене взглядами прятался подтекст, неведомый Гиру, сейчас сидевшему за столом и делавшему заметки для завтрашнего выступления. На всем протяжении турне Эрл снабжал Вирджинию таблетками. Ничего особенного — обычные транквилизаторы, чтобы успокоить растревоженные нервы. Но транквилизаторы — как и косметика, стимуляторы и драгоценности — не одобрялись человеком, который следовал Христовым заветам. Когда муж однажды наткнулся на успокоительное, последовала безобразная сцена Эрл тогда принял на себя его гнев, за что Вирджиния была глубоко ему благодарна. И хотя Эрл получил четкое указание никогда не повторять своего проступка, он собирался вновь дать ей таблетки. Общая вина почти доставляла им удовольствие, и даже сейчас Вирджиния читала это в его глазах точно так же, как он — в ее.

— Никакой кока-колы, — сказал. Гир.

— Ну, я думаю, можно сделать исключение…

— Исключение? — переспросил Гир, и в его голосе зазвучали характерные нотки самолюбования. Вступили в действие свойства риторики, и Эрл проклял свой дурацкий язык. — Не для того Господь дал нам законы жизни, чтобы мы придумывали какие-то исключения, Эрл. Ты сам это знаешь.

Но Эрл не особенно беспокоился по поводу того, что говорил Господь. Он беспокоился из-за Вирджинии. Она была сильной, он знал это: несмотря на томный вид, свойственный уроженке Юга, и хрупкое сложение, ее сил хватало, чтобы улаживать все мелкие неприятности во время турне, когда Господь был занят другими делами и не помогал своему земному агенту. Но ничья сила не безгранична, и Эрл чувствовал, что Вирджиния находится на грани срыва. Она все отдала своему мужу: любовь и обожание, энергию и энтузиазм. За последние несколько недель Эрлу уже не раз приходило в голову: она заслужила лучшей участи, чем этот церковник.

— Не можешь ли ты принести мне немного воды со льдом? — спросила она, глядя на него снизу вверх.

Под ее серо-голубыми глазами пролегли усталые тени. По современным стандартам она не считалась красавицей: ее аристократичные черты были бесцветными. Усталость придавала им особую прелесть.

— Холодная вода скоро будет, — ответил Эрл.

Он старался говорить жизнерадостно, хотя сил на это не осталось. Он пошел к двери.

— Почему бы не позвать коридорного? Пускай он принесет воду, — сказал Гир, когда Эрл уже собрался выйти. — Я хочу, чтобы мы сейчас просмотрели наш маршрут на следующую неделю.

— Да не проблема, — ответил Эрл — Правда. Кроме того, я должен позвонить в Пампу и сказать им, что мы задерживаемся.

И он выскользнул в коридор, прежде чем ему успели возразить.

Он хотел выйти, чтобы побыть одному: атмосфера между Вирджинией и Гиром накалялась день ото дня, и наблюдать это было не очень-то приятно. Довольно долго Эрл стоял и глядел, как льется дождь. Старый тополь в середине стоянки склонил перед потопом свою лысеющую голову. — Эрл точно знал, как тот себя чувствует.

И пока он стоял вот так в коридоре и гадал, как сохранить здравый рассудок во время последних восьми недель турне, две фигуры сошли с шоссе и пересекли парковочную площадку. Эрл не заметил их, хотя тропа, по которой они шли к номеру семь, находилась прямо в поле его зрения. Они прошли сквозь стену дождя на обширную площадку за конторой управляющего, где когда-то, в 1955 году, они запарковали свой красный «бьюик», и хотя дождь и лил потоком, их не коснулась ни единая капля. Женщина, чья прическа успела со времен пятидесятых дважды выйти из моды, а одежда выглядела столь же устаревшей, на мгновение замедлила шаг и поглядела на Эрла, внимательно рассматривавшего старый тополь. Лицо его было хмурым, но глаза казались добрыми. В свое время она бы могла полюбить такого человека, подумала женщина; но ведь ее время давно прошло, верно? Бак, ее муж, повернулся к ней и настойчиво спросил:

— Ты идешь, Сэди?

И она последовала за ним по засыпанной гравием дорожке (когда она видела дорожку в последний раз, та была вымощена деревянной брусчаткой), а потом в открытую дверь номера семь.

Холод заполз Эрлу за воротник. Слишком долго он таращился на этот дождь и слишком много испытывал бесплодных желаний. Он прошел до конца крытого дворика, потом стремительно пересек площадку и вошел в офис мотеля, предварительно сосчитав до трех.

Сэди Дарнинг оглянулась на Эрла, потом опять повернулась к Баку. Годы не стерли ее обиду на мужа, так же как не изменили его хитрое лицо и слишком легкомысленный смех. Сэди не любила его тогда, второго июня тысяча девятьсот пятьдесят пятого года, и не любила сейчас — ровно тридцать лет спустя. Бак Дарнинг был прохвостом, как ее отец и предупреждал. Само по себе это не страшно — обычное мужское качество; но Бак вел себя так грязно и мерзко, что она быстро устала от бесконечной лжи. Однако муж воспринял ее унылое настроение как намек на необходимость устроить второй медовый месяц.

Его феноменальная самоуверенность вызвала у Сэди раздражение, в конце концов уничтожившее любые надежды на взаимную терпимость. Поэтому три десятилетия назад, отправляясь в мотель «Тополь», она подготовилась к чему-то большему, нежели ночь любви. Она отправила Бака в душ, а когда он оттуда вышел, направила на него «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра и проделала в груди мужа огромную дыру. Затем она убежала, отбросив пистолет и не думая о том, поймает ли ее полиция.

После того как ее поймали, она тоже не слишком переживала. Ее посадили в тюрьму округа Карсон в Пэнхендле и через несколько недель привели на суд. Она не пыталась отрицать свою вину: в ее жизни и так было слишком много лжи и притворства — хватило за тридцать восемь лет. Такое поведение нашли вызывающим, отправили Сэди в Хантсвиллскую государственную тюрьму, выбрали солнечный октябрьский денек, пропустили через ее тело в общей сложности 2250 вольт и почти мгновенно заставили остановиться ее нераскаявшееся сердце. Око за око, зуб за зуб. Она с рождения признавала эти простые моральные уравнения и не возражала против того, чтобы уйти из жизни по законам такой математики.

Но сегодня вечером ее и Бака отправили в то же путешествие, которое они совершили тридцать лет назад, чтобы выяснить: смогут ли они понять, почему их брак закончился убийством. Эта возможность часто предлагалась мертвым любовникам, но лишь немногие соглашались. Скорее всего, они боялись, что вновь разразится катастрофа, приведшая их к роковому концу. Сэди, однако, не смогла удержаться — ей хотелось проверить, все ли предопределено; быть может, одно нежное слово Бака или искренний любящий взгляд его пасмурных глаз остановили бы ее лежащий на курке палец и спасли жизнь обоим Эта ночь давала им возможность испытать правильность хода истории. Невидимые, неслышимые, они прошли по тому же маршруту, каким явились сюда несколько десятилетий назад. А следующие несколько часов покажут, обязательно ли этот путь ведет к убийству.