Огонь и сера

– Вот список гостей Джереми Гроува. – Пендергаст положил лист на стол. – Здесь даже имя и телефон священника, которому он звонил. С него и начнем. В общем, имен в списке мало, зато каждое из них заслуживает отдельного внимания. – Пендергаст подвинул листок д'Агосте.

Кивнув, д'Агоста пробежал глазами по списку. Впечатление от увиденного в поместье постепенно притупилось, и он ощутил почти забытое предвкушение работы – работы над хорошим делом.

– И чем же сержант департамента полиции Саутгемптона может помочь ФБР?

– Я поговорю с лейтенантом Браски, и вас назначат местным представителем Бюро.

– Да Браски на дыбы встанет!

– Напротив, лейтенант будет только рад от вас избавиться. К тому же на дыбы встают вольные звери, а Браски – зверь политический. Сделает, как прикажут.

Д'Агоста кивнул.

– Почти два, – посмотрел на часы Пендергаст. – Собирайтесь, Винсент, нам предстоит долгий путь. Священники обедают рано, но если поспешим, как раз попадем на прием к отцу Каппи.

Глава 6

Усевшись в «роллс-ройс» Пендергаста, д'Агоста почувствовал себя капитаном Ахавом в желудке у кита Моби Дика. «Силвер-рейт» пятьдесят девятого года, белый кожаный салон, да еще, наверное, личный шофер. Это вам не «бьюик» из запасника ФБР, на котором напарник д'Агосты выезжал расследовать убийства в музее [6]. Что ж, некоторым везет на богатых родственников, не скупящихся оставить тебе в наследство миллиардик-другой.

Машина катила вверх по шоссе № 9. Вокруг простиралась долина Гудзона, и д'Агоста радовался пышной растительности – так устали его глаза от песчаных дюн и чахлого кустарника Саутгемптона. Осень еще не набрала полную силу, но деревья на отлогих холмах уже вовсю наряжались в ее цвета. Вдалеке на обочине то и дело мелькали старые особняки: монастырские владения, приюты, частная собственность – с видом на реку или полускрытые лесом.

К одному из таких домов и свернул «роллс-ройс». Сбросив скорость, машина въехала на мощенную булыжником подъездную дорожку и бесшумно остановилась у портика из красного кирпича. Особняк во фламандском стиле знавал лучшие дни; табличка на фасаде сообщала, что построенный в 1874 году дом значится в Национальном регистре исторических памятников. Зато новые хозяева озаботились колокольней и ухоженной лужайкой, ровным ковром спускавшейся к самой реке Гудзон.

На стук в дверь вышел монах в коричневой сутане, перепоясанной шелковой веревкой. Молча, не снимая капюшона, он провел гостей внутрь, где Пендергаст с поклоном представил служителю веры визитную карточку. Монах кивнул и поманил за собой.

Вдыхая аромат веков и мастики, д'Агоста вместе с агентом следовал за монахом изгибами коридора. На ходу он подметил, что внутреннее убранство не лишено вкуса. В конце пути их ждала по-спартански обставленная комната: два ряда тяжелых деревянных стульев вдоль противоположных стен да одинокое распятие, что висело на голой выбеленной поверхности. Свет проникал сюда косым столбиком через единственное окно у открытых потолочных балок.

Монах с поклоном удалился, и почти сразу же вошел его двойник. Однако стоило ему сбросить капюшон, удивленный д'Агоста увидел, что этот священник крупнее – ростом выше шести футов, широкоплечий, с квадратной челюстью. Черные глаза человека лучились энергией.

Снаружи донесся приглушенный перезвон колоколов, и д'Агоста невольно вздрогнул.

– Я отец Бернард Каппи, – представился священник. – Добро пожаловать в монастырь. Эту комнату мы называем Палатой дискуссий, здесь по выходным собираются братья и изливают друг другу все, что накапливается за неделю. У нас в монастыре хранят обет молчания, так что накопиться успевает многое.

Одернув полы сутаны, отец Каппи сел.

Пендергаст последовал его примеру, затем представил д'Агосту:

– Мой напарник, сержант д'Агоста. Он тоже будет задавать вопросы.

– Рад знакомству. – Священник сдавил руку д'Агосте в пожатии.

«Да уж, не агнец Божий», – подумал д'Агоста. Он поерзал на стуле: сидеть было жестко, к тому же холодный воздух в комнате отдавал сыростью, хоть на улице и светило теплое солнце. Д'Агоста признался себе, что кого-кого, а хорошего монаха из него бы не вышло.

– Искренне прошу простить за вторжение, – сказал Пендергаст.

– Ничего страшного. Я лишь надеюсь, что смогу помочь. Такая трагедия...

– Мы постараемся вас не задерживать. Для начала расскажите о звонке.

– Как я уже говорил полиции, Гроув звонил мне домой в три десять утра – автоответчик зафиксировал время. Я проверяю сообщения по утрам, хоть это и нарушение правил. У меня, знаете ли, престарелая мать... Как только я прослушал запись, сразу же отправился на Лонг-Айленд. И разумеется, опоздал.

– Почему Гроув звонил вам?

– Это сложный вопрос, и ответ потребует времени.

Пендергаст кивнул в знак того, что готов слушать.

– Мы с Джереми Гроувом знакомы давно, встретились еще в бытность студентами, в Колумбии. Я пошел учиться на священника, а он уехал во Флоренцию изучать искусство. В то время мы оба... Что ж, я не сказал бы, что мы были религиозны в обычном смысле, но мы увлекались всем, что касается духовности. Случалось, ночи напролет спорили о вопросах благочестия, основ знания, природы добра и зла и тому подобном. Потом я продолжил изучать теологию в семинарии Маунт-Сент-Мэрис, но дружбы с Гроувом не прерывал и через несколько лет отслужил венчание на его свадьбе.

– Понимаю, – пробормотал Пендергаст.

– Гроув жил во Флоренции. Несколько раз я навещал его на прекрасной вилле – на холмах к югу от города.

– А где он брал деньги? – прочистив горло, спросил д'Агоста.

– С этим связана интересная история, сержант. Гроув купил на аукционе Сотбис картину, заявленную как работа одного из последних учеников Рафаэля. Он лично сумел подтвердить подлинность и в итоге продал картину музею Гетти за тридцать миллионов долларов.

– Мило.

– Вы правы. Как бы там ни было, живя во Флоренции, Гроув приобщился к религии. В интеллектуальном плане, как поступают некоторые. Понимаете, мистер Пендергаст, есть такое определение: «католик-интеллектуал», вот оно в полной мере относилось к Гроуву – он обожал дискутировать.

Пендергаст кивнул.

– Брак Гроува удался. Он боготворил жену. Однако потом, довольно неожиданно, она сбежала с другим мужчиной. Сказать, что это стало несчастьем, значит, не сказать ничего. Гроув был убит горем, и свой гнев он сосредоточил на Боге.

– Ясно, – ответил Пендергаст.

– Гроув посчитал, что Бог его предал. Он стал... не атеистом и не агностиком, нет. Нельзя сказать, что он отрекся от Бога. Скорее, он вступил с Господом в противоборство. Гроув намеренно избрал путь греха и жестокости, обращенный против Всевышнего. Но жестокость эта на деле оказалась направлена против собственной духовной сущности. Гроув стал критиком-искусствоведом, а критика – такая профессия, что позволяет вести порочный образ жизни, выходя за рамки общественных норм. В обычной жизни вы не скажете художнику, что его картина – отвратительный мусор. Критик же, напротив, так и поступит. Для него подобное отношение к миру и есть соблюдение норм высокой морали. Нет более постыдной профессии, чем критик. Разве что врач, осуществляющий смертную казнь.

– Тут вы правы, – с чувством заявил д'Агоста. – Кто не может творить сам – учит, а кто не может учить – критикует.

– Святая правда, сержант д'Агоста! – рассмеялся отец Каппи.

– Сержант д'Агоста пишет триллеры, – пояснил Пендергаст.

– Неужели?! Обожаю детективные романы. А что же вы написали?

– Последняя вещь – «Ангелы чистилища».

– Всенепременно куплю эту книгу.

Д'Агоста невнятно поблагодарил священника. Уже второй раз за день он был готов провалиться со стыда. Надо бы поговорить с Пендергастом, чтобы тот не трубил направо и налево о его неудачной карьере писателя.

– Достаточно сказать, – продолжил священник, – что из Гроува получился выдающийся критик. Он окружил себя самыми низкими, эгоистичными и жестокими людьми, которых только знал, и посвятил себя излишествам – алкоголю, чревоугодию, сексу, деньгам и сплетням. Гроув устраивал званые обеды, подобно римскому императору, часто выступал на телевидении, нападая на разных художников, причем весьма утонченным образом. Его статьи в нью-йоркском «Книжном обозрении» шли на ура. Ничего удивительного, что Гроув добился огромного успеха.