Змеиный бог (СИ)

— Мы не можем умереть, — сказал Буйвол и бросил камешек в магму. Тот растворился в дымной пропасти без звука, будто его и не было. Ревущий Буйвол сказал: — Мы избраны самим Кецалькоатлем. Он положил к нашим ногам этот путь. Мы должны идти, и мы придем туда, куда идем.

— Это точно, — согласился Пако. — Вопрос только: куда?

Ущелье было не столь огромным, как иные разломы и геологические курьезы, что уже попадались им на пути, но железнодорожная колея провисала в нем, словно пара кусков ветхого позеленевшего троса, и многие соединительные шпалы, изъеденные вулканическими парами, значительно отрухлявели и осыпались. Другого моста через ущелье в пределах видимости не было, а видимость в Каньонленде простиралась на целые мили.

— Придется лезть, — сказал Пепел.

И они полезли.

Пако шел первым, как самый тяжелый, а индеец замыкал шествие. Переступая по трухлявым шпалам через проломы, мексиканец изрядно нервничал. Повсюду ему виделись трещины и плесень, каждый миг он ждал, что сорвется в пропасть и упадет. В особенно сложных местах торговец вставал на четвереньки и передвигался, хватаясь руками за один из потускневших рельсов.

— А это что жёлтое? А это что белое? — непрерывно спрашивал он, указывая на разные пятна и следы на просмоленной древесине.

— Гуано летучих мышей, — ответил стрелок.

— Я бы съел летучую мышь, — сказал Ревущий Буйвол. — Они вкусные, когда с солью. Их можно жарить.

— Вот как, — сказал мексиканец. Он что-то вспомнил и заметно прибодрился. — Знаешь, компадре, как у нас в войну было? Я и друг Мигель, простые пацаны из деревни, пошли мы, значит, взорвать один грузовик, что янки с собой приволокли… прости, слингер. А чтоб взорвать, значит, нужна была взрывчатка. А кукарачас тогда стали хитрые… прости, Буйвол… и взрывчатку нам не продали, забрали только всё, что было.

— Кецалькоатль пришел к моему народу, когда началась война между двух земель, — сказал Ревущий Буйвол. — Он увидел, как страдает народ мешика, и сердце змеиного бога сжалось от боли, и тогда он пожалел нас.

— Так вот, — вел свое торговец, осторожно перебирая руками и ногами по шпалам. — Мой друг Мигель тогда говорит — а давай, говорит, взрывпакеты делать. И что ты думаешь? Наскрёб он этого гуано… где-то в аптеке взяли мы селитры, марганца…

ХРУП! Одна из шпал вывалилась и упала вниз, в малиновую лаву и серные пары, так же медленно и безмолвно, как маленький камешек, накануне брошенный пеплом. После долгого, долгого ожидания снизу долетел лёгкий отзвук падения — бульк-с-с-с.

— Всё, ну его к дьяволу. — Пако трясся и дышал сквозь зубы. — Молчу, всё, молчу.

Остаток пути они одолели в безмолвии.

— Я что-то вижу вдалеке, — сказал Пепел, едва они ступили на твердую обсидиановую почву.

— И я, — сказал Буйвол.

Слингер обернулся к мексиканцу:

— Ну-ка, дай свой прицел.

Пако недовольно покряхтел, снял с плеча винтовку и отцепил телескоп с его стального крепления.

— Это дрезина! — сказал Пепел. — Точно дрезина. Далеко, но мы дойдем.

Впервые за долгое время стрелок ощутил подлинную радость.

— Мы дойдем, — повторил он.

Позади с хрустом обвалилось еще несколько шпал. Пепел обернулся. Провисший мост из железнодорожного полотна сделался едва проходимым, и выбора теперь фактически не осталось.

Дрезина оказалась сломанной и полуразобранной.

— Тут были другие люди, — сказал индеец.

— Ну да, — сказал Пако. — В девяносто пятом году. Вон, видишь. На жестянке.

«Он прав», — подумал слингер. Стальное клеймо Железнодорожного Департамента на носу дрезины гласило, что «данная единица делегирована для ремонтных и спасательных работ 1 сентября 1995 года», и следы поломок, равно как и остатки деятельности каких-нибудь стервятников-жестянщиков, выдавали не меньший возраст.

Так или иначе, со сломанной платформы взять было нечего — ни продовольствия, ни запасов воды, ни даже пристойной посудины на замену последней ржавой банке из-под консервов — ничего ценного в дрезине взять было нечего.

— Жаль, — сказал слингер. — Ну-ка, подожди. Вон впереди еще одна.

Дрезина 1994 года сохранилась чуть лучше… но также была ободрана безымянными охотниками за металлом и деталями до основания, и это тоже было сделано очень давно.

Нужно сказать, что система железных дорог в Северной Америке представляла из себя нечто невообразимое и запутанное; еще более запутанное, чем хитросплетения американских рек или тектонических разломов. Цивилизация катилась на юг волнами, и дороги в каждую из волн тянулись заново через пустоши будто щупальца, нашаривая очаги жизни и коммерции, источники богатства и научного интереса. Не все железные дороги принадлежали Департаменту, многие прокладывались частными компаниями и артелями вроде той что заведовал Капо Марио. Делалось это по своим стандартам, под свои вагоны и движущиеся средства, в нарушение законов и почти без ведома федеральных властей. Сам Департамент постоянно отправлял сотрудников на дрезинах туда и сюда, пытаясь найти заброшенные ветки, описать их, нанести на карту, восстановить и, если нужно, привязать к ближайшей магистрали.

Это, судя по следующим двум дрезинам, 93 и 92 года, удавалось им не всегда с первой попытки, а порой и не удавалось вовсе. Но чиновники Департамента, судя по дрезинам 91, 90 и 89 года, обнаружившимся на рельсах еще спустя милю, не готовы были сдаться так просто.

— Интересно, что в начале? — спросил Пепел без особого интереса.

— Какая разница? — спросил Пако ему в тон, пока они миновали три платформы, такие же разбитые, как и прежние четыре. Он добавил: — Главное, что мы знаем, чем всё кончилось.

— Они все умерли, — сказал позади Ревущий Буйвол. — Мы знаем, что они все умерли.

— Что за бред, — сказал Пепел. — В девяносто пятом случился Паркер-Моррис. Вы помните. Какой-то псих решил, что у него Шум, и подорвал себя вместе с небоскребом. Видно, с тех пор у Департамента нет денег. До сих пор не пойму, для чего он взрывал этот Паркер-Моррис.

— Это не он, — сказал торговец. — Тот бедный путо был не при делах. Это Сам Знаешь Кто.

— Кто? Святая Инквизиция?

— А то, слингер! А ты думал.

— И для чего? К чему Инквизиции подрывать какой-то там небоскреб?

Пако обернулся и глянул ему в глаза.

— Эх, чико, — сказал он. — Так и мыслишь себе как фраер. Ты спроси: на что упал тот небоскреб?

— Гм. — Стрелок поскреб за ухом. — На музей естественной истории? Стоп. Я вижу еще вагонетки.

Пако глянул в прицел, который держал под рукой на случай новых предметов у горизонта.

— Там целый конвой ихний, — сказал он.

— Они все умерли, — монотонно повторил Буйвол. Пепел и торговец уже привыкли не обращать на него внимания.

— Музей естественной истории, — сказал Пако. — Представь, сколько там богомерзостей было. Запрещенные книги. Колдовство. Магия. У нас, что в Мехико, что в Бразилии, что в Колумбии, такое не держат, сразу в костер. А вы развели у себя…

Пеплу отчего-то вспомнилось дискохранилище.

— Как думаешь, Санчес может быть связан с Инквизицией? — спросил он.

— Кто знает, слингер, — ответил мексиканец. — Кто знает.

— Не пойму, — сказал Пепел.

— Что «не пойму»?

— Да эти платформы. Ну, ржавчина. Ну, старение. Но это не всё. Местами они какие-то… оплавленные.

Хруп-хруп. Они шли и шли, а длинная череда покинутых дрезин всё тянулась, девяностый год, восемьдесят девятый, восьмой, седьмой…

— Хоть бы крошка жратвы! — Пако в раздражении уронил руки. — Какой уже год? Семидесятый?

— Семьдесят второй, — сказал Пепел.

Вокруг уже смеркалось, и на небе загорались первые созвездия. Дрезины тянулись сплошной чередой, год за годом. Клеймо Департамента становилось всё вычурней, сам он теперь назывался «Центральное Министерство по Управлению Движением на Железных Дорогах и Магистралях». Над вагонетками топорщились остовы жестяных зонтиков и навесов. Сиденья и механизмы стали массивней и внушительней… но все по-прежнему были сломаны и под чистую ободраны — ни продовольствия, ни воды или горючего, никакой плохо закрепленной или мелкой детали.