Сноходец (СИ)

— Скольких ты помнишь?

— С последним воспоминанием шестерых.

— Когда это было?

— В 60-тых.

Это сходить с ума от таких чужих-своих воспоминаний. Самое страшное — понимать, что сходишь с ума. Быть настоящим вампиром. Питаться чужой любовью, не отдавая ничего взамен. Только боль.

— Ты больше никому не сделаешь больно.

— Ты уверен?

— Я тебе не позволю.

Осознать собственную чудовищность. За все свои воспоминания насиловать чужие души. Заставлять влюбляться в себя, любить себя. И упиваться чужой болью. Это так просто — растоптать и уничтожить человека. И наслаждаться этим. Постоянно врать. В первую очередь — самому себе.

— Зачем ты это делаешь? Зачем заставляешь меня все это понимать?

— Просто кто-то должен тебя остановить.

— А ты у нас из добровольцев-мазохистов?

— Нет, просто знаю — у меня получится. И ты не сможешь меня ранить. Не сможешь сделать больно.

— Не слишком ли ты самоуверен?

— Не менее, чем ты.

— И как ты это собрался сделать?

— Я просто научу тебя любить.

— Совсем дурак?

Хитрый ход, согласен. Сильный ход. Оставить меня наедине со всеми этим мыслями. Мне остается только говорить с собой, пытаясь переосознать все это еще сотню раз. И записать, чтобы думалось проще.

Забавные мыслишки. Ты ждал, пока я повзрослею, а теперь решил, что я готов? Упорно молчаливо ждал, а теперь штурмуешь молниеносно? Ты сплел интересную сеть из чувств, зависимости, желаний, ощущений. Что ж, достойно похвалы. Мне наконец-то перестало быть скучно. Нет, я, конечно же, не стану сопротивляться, это было бы слишком глупо. Мне просто дико любопытно, как ты это попытаешься сделать. И еще более интересно — зачем это тебе? Не из вселенской любви к людям — это точно. У тебя свои цели, и мне хотелось бы их знать. Увы, я слишком любопытен.

Ты ловко обнажил мое больное место, показав тем самым, насколько проницателен. Забавный вышел день. Вскрываем старые могилы, эксгумация прошла успешно. Это чертовски больно, знаешь ли. Но я не злюсь. Я кое-что все-таки понял — ты показал мне такую грань любви, о которой я не подозревал. И закономерно задался вопросом — кого ты хочешь разбудить во мне? А еще понял, почему ты выбрал меня. Со смертными тебе невероятно скучно. Тебе ведь тоже одиноко в твоем небе. Но ты не станешь летать в чужом. И я не стану. Нам остается только попробовать объединить наши небеса. Что скрыто за твоими глазами, в которых веселятся солнечные искры? Насколько широко ты можешь распахнуть свои огненные крыла?

Ты был всегда настолько близко, что я не мог не чувствовать. Но так хорошо прятался, что я постоянно ошибался, ловя чужие отражения и принимая за твое. Как глубоко ты намерен окунуть меня в эту ледяную прорубь?

Хороший день. Мне сегодня все удается. Мне нравится, как ты сегодня обнажил клыки. Я никогда не верил в твою мягкость. Ты меня не разочаровал. Ты даже более восхитителен, чем я мог представить.

И эта музыка. Знаешь, я от нее схожу с ума. Так долго ее искал. И не находил, не было ее нигде. Смешно, да? И это я, который способен отыскать иголку в стоге сена. Не находил. И так легко найти сегодня. После твоих слов, после твоей улыбки: "Ты найдешь".

Заставить меня понимать, как я ненавижу людей. И сказать, что хочешь это прекратить. Нет, тебе их не жаль, это я тоже понимаю. Тогда что? Не хочешь, чтобы я ранил себя этой ненавистью? Зачем тебе это? Любовь? Хм, в простом человеческом понимании этого слова у тебя есть моя любовь. То, что они зовут любовью. Тебе ведь этого мало, правда? Тебе нужно нечто большее. Я это вижу. Но пока не понимаю.

Нет, нельзя пытаться заглянуть так далеко. Это всего лишь мои уже достаточно пьяные мысли. Давай я буду верить во что-то более простое? Давай я не буду помнить, почему так сильно люблю и ненавижу флейту?

Черт. Это было подло — оставить меня наедине с ворохом этих мыслей. Сильный ход. С каждой минутой, с каждой секундой все больше убеждаюсь в этом. Твой удар моими воспоминаниями пришелся точно в цель. И я даже не могу злиться на тебя за это. От твоей проруби мне стало жарко. Сколько ты знаешь? Что именно ты помнишь? Дал понять, что помнишь. И не сказал, насколько. И лишь не вызывает сомнений то, что много. Ты сказал слово, которое я никогда вслух не произносил. Которое никто не может знать.

Так хочется сказать по-детски: "Не играй со мной". Нет, не скажу. Не разочарую.

Играй. Я наконец-то встретил достойного соперника. Если ты помнишь, а ты должен помнить это — мы всегда были именно соперниками.

Проклятье! Моя кровь стала по-настоящему горячей. С чего мы начали и к чему пришли? Все мои размышлизмы сметены одним-единственным словом. Нет, не сотру из памяти то, что услышал. Это хорошая почва для дальнейших мыслей, просчета ходов.

Гамбит? Жертвуешь малым для достижения большего? Но я не стану нападать. Это было бы слишком предсказуемым. У меня тоже есть для тебя сюрприз. Венецианская защита. Усложнять просто, сложно упрощать. И знаешь, в этой партии Капабланка — это я. Поиграем, Крылатый?

Странник

Он был необычным бродягой. Под латанным-перелатанным плащом билось такое же сердце в заплатках. И все же оно было горячее и живое. А еще он улыбался так, что язык не поворачивался назвать его бродягой. Поэтому все его звали Странником.

Сидеть на месте — это не для него: то тут, то там были слышны серебристые переливы его флейты. Застигнутый сумерками в пути Странник свободно подходил к чужим кострам, протягивал руки к огню и словом теплым платил за даруемый уют.

Иногда Странника спрашивали, почему он не сменит плащ, ведь это так просто. Он коротко отвечал:

— Это моя память.

И прикрывал заплаткой новую рану в сердце.

И улыбался. Многие перешептывались за его спиной, не понимая, как он до сих пор может продолжать свой путь, настолько несуразно выглядел Странник. У него был старый узловатый посох из ольхи, которым он отпугивал собак, что норовили уцепиться зубами за полы плаща. При всей своей странности, он выглядел бесстрашным, отчаянным каким-то.

А еще Странник писал сказки. Очень разные сказки, иногда непонятные никому, кроме него самого. Но по рассеянности постоянно ронял листы, и иногда чья-то рука поднимала старую бумагу с неровными строками.

Эта сказка была страннее всех, она была мечтой Странника. Просто мечтой, записанной на бумагу. И именно этот лист подняла рука Флейтиста.

— Ты мне это написал, это обо мне?

Никто не видел, как заплатанное сердце рванулось, разошлось по швам и загорелось трепетной надеждой, что его услышали, поняли. А сказка была посвящена тому, кто сможет именно понять. Поэтому Странник ответил:

— Да, тебе.

— Но как, но почему? Как ты узнал, как заметил? — не унимался Флейтист.

— Имеющий глаза — увидит. Я много побродил по свету, я научился просто видеть, — задумчиво ответил Странник.

— Так не бывает, ты не такой, как я. Разве ты можешь разглядеть меня? — неуверенность в словах Флейтиста отозвалась дымкой грусти в глазах бродяги. Не такой.

— Да, не такой. Но это ничего не значит. Пойдем со мной, я покажу тебя новые небеса, нехоженые дороги. Пойдем, скоро весна, и ты увидишь, как цветут сады. Просто сожми мою ладонь.

Мечта у Странника была простая — ему нужен спутник. И просто теплая улыбка. И рука, которая будет осторожно сжимать его пальцы. Больше ничего.

— Но тут, где мы сейчас, это ведь все ненастоящее. Куда же мы пойдем? — неожиданно спросил Флейтист.

— Глупенький, мы пойдем в настоящее. Давай же просто выйдем в эту дверь.

Так сладко трепетало сердце. Он был счастлив. Он нашел того, кого искал.

Но стоило ступить два шага по дороге, как звонкая пощечина наотмашь отрезвила Странника.

— Ты не такой как я, я не могу с тобой идти. Уж лучше испить чашу яда и забыть тебя на веки. Ты слишком не такой.

И Флейтист покинул Странника, сбежал, ударив как можно больнее.