Иная

Мы пересекли дамбу. Залив был усыпан парусными лодками, и я попыталась вообразить папу живущим на краю белого песчаного пляжа. Надежды мои начали таять по мере продвижения по Миднайт-пасс-роуд, мимо рядов высотных зданий.

— Это не похоже на его окружение, — заметила я.

— Его окружение? — Мама улыбалась. — А как именно должно выглядеть окружение твоего отца?

— Скорее как дом в Саратога-Спрингс. Старое, серое и унылое.

— Здесь ты уныния не найдешь. — Мама свернула в переулок. — И особо старого тоже. Ты говорила, дом шесть-семь-ноль-пять?

Здание высилось перед нами, тринадцать этажей бледно-розовой штукатурки. Называлось оно, согласно надписи на каменной плите, установленной посреди засаженной слоновой травой круглой клумбы, «Ксанаду».

Мы с мае переглянулись. Мы обе знали стихотворение Кольриджа и мысленно обменялись цитатами:

Оптимизма я не испытывала. Последним местом в мире, где бы я рассчитывала встретить отца, был флоридский кондоминиум под названием «Ксанаду». Вычурная поэма, предположительно написанная Кольриджем в судорогах опиумных галлюцинаций, была не во вкусе моего отца.

Но мама улыбалась.

— Помнишь, как там дальше: «Здесь под луною женщин рыданья нередки, // Что к демонам любовным взывают от тоски»? Ариэлла, если он действительно живет здесь, представляешь, как ему должно быть неловко.

Припарковав фургон, мы с мае сообразили, что понятия не имеем, где может находиться папа. Мы знали только номер дома. Задрав головы, мы уставились на безымянные балконы и окна. Такой проблемы я не предвидела — я воображала, что он живет в отдельном доме.

Некоторое время мы по очереди расспрашивали пересекающих пустую в основном парковку прохожих, не могут ли они помочь нам отыскать нашего друга мистера Пима. Но прохожие были весьма редки. Третий, к кому я обратилась, посмотрел на меня так подозрительно, что я ретировалась к фургону.

— Где все? — спросила я у мае.

— Дрозды улетели на север, — пояснила она. Это феномен Флориды. С наступлением мая многие дома пустеют.

Мы растянулись на сиденье, слушая радио. Джонни Кэш [34] исполнял песню под названием «Больно», микс на композицию «Найн-инч нэйлс». [35] Я уже знала большую часть его вещей. Какие кнопки не нажимай на музыкальном автомате у Фло, играли там только Джонни Кэш и «Найн-инч нэйлс».

— «Плану возвращения» требуется новая стратегия, — сказала я маме.

— Хм? — Она села и жестом попросила передать ей мой мобильник.

Она нажала какие-то кнопки и попросила головной офис «Зеленого креста». Затем нажала еще что-то и наконец, должно быть, дозвонилась.

— Где наш заказ? — произнесла она голосом, пугающе похожим на голос Мэри Эллис Рут. — Я звоню от имени мистера Пима, проживающего на Миднайт-пасс-роуд, Сиеста-Ки, Флорида. — Она подмигнула мне. — Да? И где вы его оставили?

Спустя несколько секунд она заявила:

— Ну, его там нет. Да, хорошо бы. Мы на вас рассчитываем.

Она отключилась и вернула мне телефон.

— Квартира тысяча двести тридцать пять, — сказала она. — А завтра мистер Пим, или тот, кто там живет, получит повторную посылку неизвестно чего.

В ожидании лифта мама переминалась с ноги на ногу. Она откинула волосы со лба и издавала горлом странный звук (наполовину кашель, наполовину звук, который издает удивленная кошка). Раньше она при мне не нервничала. И теперь это меня нервировало. Я убрала волосы с шеи и перекидывала их туда-сюда.

Лифт пришел пустой. У него были стеклянные стенки, и по мере подъема перед нами открывалась панорама Сарасоты и залива.

— Можем спуститься обратно, — сказала я. — Даже из лифта выходить не надо.

— Надо, — тон ее был так же резок, как когда она изображала Мэри Эллис Рут.

Двери лифта открылись, и мы двинулись по галерее: двери слева, железные перила справа. Далеко внизу я разглядела даже крышу нашего фургона, припаркованного в гостевой зоне.

Дверь в номер тысяча двести тридцать пять была выкрашена белой краской и оборудована глазком, как и все остальные.

Мама позвонила. Мы подождали. Она позвонила снова.

Либо никого не было дома, либо обитатели тысяча двести двадцать пятой не были расположены принимать гостей.

— И что теперь? — спросила мае.

У меня не хватило пороху треснуть по двери кулаком.

Мы отступили к лифту. Я была обескуражена, но не удивлена. Какова была вероятность, что мы его найдем, опираясь на ложь и предчувствия?

Едучи вниз, мы не смотрели друг на друга. Я наблюдала, как земля поднимается нам навстречу… и тут я увидела ее, одетую в черное, кургузую, тучную женщину. Она медленно шла через парковку, таща двумя руками бумажный пакет. Никто на свете не переваливался при ходьбе так, как она. От солнца ее сальные волосы блестели.

Мама тоже ее увидела.

— Думала ли я когда-нибудь, что обрадуюсь, снова увидев Мэри Эллис Рут? — сказала она, при этом вовсе не так удивленно, как я ожидала. — Должно быть, я вызвала ее, когда передразнивала ее голос.

— Что будем делать?

Мае нажала кнопку четвертого этажа. Лифт только что миновал шестой. Когда кабина остановилась на четвертом, я вышла следом за ней. Мы с минуту постояли, разглядывая потрепанное объявление об уроках бальных танцев, приклеенное на дверь лифта. Цифры над дверями показали, что лифт спустился до конца. Высветилась единица, последовала пауза, затем он начал подниматься снова.

— Это будет интересно, — заметила мама.

«Что сделает Рут, когда увидит нас?» — гадала я. Все детство меня учили важности сочувствия. Но к ней я не питала ничего, кроме презрения, и знала, что это взаимно.

Я почувствовала, как выдвинулась вперед нижняя челюсть и напряглась спина.

— Она одна из нас? — спросила я у мамы.

— Кто знает, что она такое? — Мае плотно сжала губы.

Тут лифт остановился на нашем этаже. Двери раздвинулись, и мы шагнули внутрь.

Мае пропустила меня вперед, чтобы заблокировать пути к отступлению.

— Вот уж не ожидала встретить вас здесь, — произнесла она.

Рут стиснула свой бумажный пакет. Она не выглядела старше, только еще засаленнее. Интересно, она когда-нибудь вообще стирает свое платье? Но кое-что в ней изменилось, это я заметила мгновенно: она выщипала три черные волосины, что росли у нее на подбородке. Сейчас они были меньше дюйма длиной, просто щетинки по сравнению с их прежним видом.

Ни мама, ни я не знали, что еще сказать, поэтому сыпали дурацкими банальностями.

— Сюрприз! — сказала я.

— Глянь, что кошка притащила. — Мама сложила руки на груди.

— До чего тесен мир, — закончила я.

Глаза Рут переместились с маминого лица на мое. Зрачки ее казались темными и глубокими, как колодцы.

— Да, — сказала она, обращаясь непосредственно ко мне. — Мир очень, очень тесен. Мы ждали тебя вчера.

Когда Рут отперла дверь в тысяча двести тридцать пятую, нам навстречу хлынула знакомая металлическая вонь. Запах ночной кухни в Саратога-Спрингс. Что бы ни варилось в подвале там, то же готовилось и здесь.

Сами апартаменты были оформлены современно в духе минимализма — белые ковры и стены, черная кожа и хромированная фурнитура. Мы миновали кухню, да — сотейник булькал на электрической плите — и двинулись по коридору, куда выходили запертые двери. Он заканчивался большой комнатой, где одна стена была целиком стеклянная, за ней балкон выходил на залив. Лицом к стеклу сидели на секционном диване трое мужчин.