Несколько случаев из оккультной практики доктора Джона Сайленса

— Продолжайте, пожалуйста. Я вас понимаю, мне тоже доводилось хохотать после дозы гашиша.

Писатель вздохнул, сосредоточился, но, когда заговорил вновь, его лицо мгновенно помрачнело.

— Итак, мой беспричинный смех был неразрывно связан со столь же беспричинным страхом. Но если природа моего смеха не вызывала никаких сомнений — смеялся я, очевидно, под воздействием наркотика, — то, сколько я ни ломал себе голову, пытаясь уяснить источник этого невесть откуда взявшегося ужаса, все было напрасно: он прятался под шутовским колпаком, таился в тени неудержимого смеха, а временами словно пронизывал его. Я стал площадкой для борьбы двух противоположных чувств, сошедшихся в схватке не на жизнь, а на смерть. Постепенно у меня создалось впечатление, что страх поселился в моей душе по воле разбудившей меня потусторонней креатуры. Эта женщина излучала какую-то противоестественную злобу, чуждую моей натуре, по крайней мере всему светлому и доброму в ней. Я стоял и, обливаясь холодным потом, смеялся над убранством комнаты, а страх все глубже вгрызался в мое сердце. И эта жуткая женщина… Она внушала мне… внушала…

— Что же она вам внушала?

— Она внушала мне мысли, — пояснил Пендер, нервно оглядев комнату, — направляла их ход, меняя прежнее русло и прокладывая свое, собственное. Как это, должно быть, безумно звучит! Но я знаю твердо — так оно и было, поверьте мне. Я не могу сказать иначе. Более того, хотя наваждение откровенно пугало меня, тем не менее мастерские проделки злобного призрака невольно восхищали и заставляли хохотать без умолку. В сравнении с ним мы, люди, выглядели столь жалкими и неуклюжими, что я невольно подумал о нашем невежестве, о примитивных, убогих методах обучения, о том, что мы не умеем воздействовать на других, и так далее. Когда же я осознал, что стал объектом дьявольского внушения, то вновь зашелся от громкого смеха. Однако теперь он стал каким-то глухим и угрюмым, и я ощутил, как в глубине души прорастают корни трагического начала, — подобно ненасытным змеям, они всасывали живительную влагу моего существа, норовя иссушить источник, питавший мое комическое начало. Повторяю, доктор, я был на грани нервного срыва.

Джон Сайленс придвинулся к своему собеседнику, который говорил все тише и тише, и, склонив голову, старался не пропустить ни слова из его сумбурного рассказа.

— И вы все это время никого не видели?

— Нет, глазами не видел. Это не было зрительной галлюцинацией. Но в моем сознании возникла отчетливая картина, и я мог во всех деталях описать эту женщину — смуглую, крепко сбитую, белозубую, с крупными, почти мужскими чертами лица. Ее левый глаз был прищурен. О, такое лицо нельзя забыть!

— Вы могли бы его снова узнать?

Пендер криво усмехнулся.

— Если бы вычеркнуть его из памяти, — прошептал он, — но об этом мне остается только мечтать.

Немного помолчав, писатель внезапно выпрямился и в порыве чувств схватил доктора за руку.

— Я так благодарен вам за терпение и участие! — воскликнул он с дрожью в голосе. — За то, что вы не считаете меня сумасшедшим. Поймите, я ни с кем не мог поговорить откровенно, а вот сейчас наконец выговорился и уже ощутил облегчение, словно поделился с другом своей болью. Я не в силах выразить, как мне это помогло!..

Доктор Сайленс сжал его руку и, пристально поглядев в испуганные глаза, мягко сказал:

— Знаете, у вас особый, неординарный случай, но мне он крайне интересен. Скажу сразу, он угрожает не здоровью, а сути вашей внутренней жизни: ваш рассудок постепенно придет в норму, здесь, в этом мире, но ваш дух вне пределов телесной оболочки искажен и надломлен. Вы, мой друг, можете стать духовным безумцем, а это куда страшнее любой психической болезни…

В комнате воцарилось напряженное молчание. Двое мужчин продолжат смотреть друг другу в глаза.

— Вы имеете в виду… О боже правый! — пробормотал писатель, как только к нему вернулся дар речи.

— Я подробно поясню вам, что имел в виду. Только чуть позже. Сейчас же скажу одно: я не стал бы утверждать все это без уверенности в собственных силах, без полной уверенности в том, что смогу вам помочь. Прошу вас, не сомневайтесь и положитесь на меня. Я отнюдь не понаслышке знаком с воздействием вашего наркотика. Он и правда необычен и способен расширять восприятие, впуская в наш мир и сознание силы из иных сфер. Кроме того, я твердо убежден в реальности сверхчувственных явлений — как-никак долгие годы изучат психические процессы. Так вот, большинство наркотиков — просто обычные лекарства. В этом качестве их, как правило, и используют. Гашиш в какой-то мере открывает иной мир, усиливает вибрацию ауры, и чувствительность человека резко возрастает. Но на вас обрушились другие древние силы, некогда обитавшие в этом доме. Они и теперь живут в нем, только притаились на десятилетия и века. Меня не перестает удивлять их природа — будь они обычны, я бы и сам их ощутил. Однако пока ничего не чувствую. Ну что же, прошу вас, продолжайте, мистер Пендер, я хочу дослушать до конца вашу замечательную историю, а когда завершите рассказ, поговорим о лечении.

Привстав, Пендер подвинул свое кресло ближе к дружелюбному врачу и заговорил все тем же нервным, срывающимся голосом:

— Записав вкратце свои впечатления, я снова поднялся наверх и лег спать. Было четыре утра. Надо сказать, по пути меня снова разобрал смех — я хохотал, глядя на гротескные перила, уморительное слуховое окно на лестничной площадке, карикатурную мебель в комнате и вспоминал о дурацкой табуретке в кабинете. Однако ничто больше не тревожило и не изумляло меня. Я проспал несколько часов без сновидений и поздно проснулся. Можно сказать, я легко отделался: опасный опыт не повлек за собой никаких неприятных последствий, кроме головной боли, да и то слабой, и озноба от замедленного кровообращения.

— А страх? — поинтересовался доктор.

— Я даже думать о нем забыл, сочтя его сопутствующим явлением нервного возбуждения. Как бы то ни было, он исчез. Исчезла и его причина, во всяком случае, на время. Я работал целый день без устали — писал, писал и писал. Чувство юмора не только вернулось, а заметно усилилось. Герои без труда, словно по наитию, возникали перед моим мысленным взором. Я придумывал забавнейшие ситуации и был в восторге от результатов эксперимента. Стенографистка кончила работу и, попрощавшись со мной, ушла, я, вспомнив ее недоуменный взгляд во время диктовки, решил просмотреть рукопись. Прочитанное ошеломило меня, я не мог поверить, что совсем недавно произносил эти кажущиеся какими-то чужими слова.

— Почему же?

— Содержание того, что я диктовал, как-то странно исказилось — конечно, это был мой текст, но я вкладывал в него иной, совсем иной смысл. Я не на шутку испугался: изменились сами чувства — когда мои герои дурачились и разыгрывали друг друга, отчего-то возникаю какое-то тягостное ощущение. Чуть ли не в каждой фразе сквозил жутковатый подтекст. Ума не приложу, откуда он взялся. Да, рассказы были смешны, но в то же время причудливы и ужасны. В них появилось что-то гнетущее и зловещее. Когда же я попробовал проанализировать причины, то вновь задрожал от ужаса — он нарастал с каждой минутой. Поймите меня правильно: юмористическая оболочка сохранилась — кошмар маскировался под веселье, и простодушные герои сразу превратились в коварных интриганов, а их смех стал каким-то злобным и мстительным.

— Вам не трудно показать мне текст?

Писатель покачал головой.

— Я уничтожил рукописи, — прошептал он. — Однако в конце концов убедил себя в побочных эффектах принятого накануне наркотика: видимо, мое сознание все еще находилось под остаточным воздействием гашиша, и в незамысловатых историях мне мерещились всякие жуткие тайны, коварные угрозы и происки темных сил. Тогда мне казалось, что дело просто в неверной интерпретации.

— И вы по-прежнему чувствовали незримое присутствие этой страшной потусторонней особы?

— Нет, лишь время от времени. Она то исчезала, то возникала вновь. Стоило мне собраться с силами и погрузиться в работу, и я забывал о ней, но, когда расслаблялся и отдыхал, мечтая о чем-нибудь, она тут же появлялась вновь и начинала свою дьявольскую инспирацию.