Прикосновение

Конечно, очень плохо, что не Джинни стала его слушателем и союзником. Он действительно испытывал большую радость от разговора с Сильвией — пожалуй, даже слишком большую. Он раскрылся перед ней даже шире, чем предполагал. Возможно, из-за того, что она видела, как он плачет. Алан всегда старался сохранить неопределенность в своих чувствах к Сильвии, хотя и понимал, что близится момент, когда придется внести в них ясность. Их отношения все глубже проникались интимностью — почти в той же мере, в какой росла стена отчуждения между ним и Джинни. Он не желал этого, но было бы бессмысленно отрицать очевидное.

Алан знал, когда началось это отчуждение. Он едва не проговорился об этом сегодня Сильвии, но вовремя спохватился. Это были сугубо личные проблемы, касающиеся исключительно мужа и жены, и Алан считал, что не имеет права рассуждать о Джинни за ее спиной.

Действительно, со смертью Томми что-то умерло внутри Джинни. Но это была только одна сторона медали. У Джинни очень сильно было развито чувство вины и стремление к самоистязанию, которое издавна отравляло ей существование.

Дело в том, что Джинни много курила во время беременности. Прежде, в течение долгих лет, она выкуривала по полторы пачки в день, но, забеременев, резко сократила количество выкуриваемых сигарет до одной-двух за сутки, и то исключительно с фильтром. Однако, когда в доме никого не было, она украдкой выкуривала и три, и четыре сигареты.

Сердечная недостаточность Томми не имела никакой связи с ее курением. Никотин, конечно, оказывает пагубное влияние на зародыш, но эта болезнь сердца не имела ни малейшего отношения к курению матери. Ее заверяли в этом врачи, педиатры и кардиологи, это подтвердил и акушер, и, наконец, это же без конца твердил ей Алан. Но ничего не могло убедить Джинни. Женщина внушила себе, что именно она виновата во всем. Год за годом она терзала себя нескрываемым чувством вины, наглухо замкнув какую-то часть своего существа и отказавшись даже подумать о возможности еще одной беременности. Раз и навсегда она решила для себя, что не сможет больше быть матерью. Вычеркнув из своего сознания память о Томми, она никогда не упоминала его имени, никогда не посещала его могилу. Как будто мальчика никогда не было.

Алан глубоко вздохнул. В глубине души он желал, чтобы что-нибудь подобное произошло и с ним. Может быть, это смягчило бы боль утраты, которая, казалось, никогда не заживет, раны, которая открывалась вновь и вновь ежегодно, 27 мая.

Парковочная площадка была забита автомобилями. В подъезде также толпился народ. Алан не заметил там знакомых лиц. Пока он подъезжал к тыльной стороне здания, все эти незнакомцы как-то странно глядели на него, и он был рад, что уже давно снял со своей машины табличку, гласившую «Доктор медицины». С него было достаточно, что его машину дважды взламывали и грабили. Он убедился, что преимущества, которые дает табличка доктора, не компенсируют ущерба, наносимого бродягами, жаждущими наркотиков и взламывающими замок его багажника.

У заднего крыльца Алана встретила медсестра по имени Дениз.

— Слава Богу, наконец-то вы здесь! — воскликнула она. Девушка была явно взволнована, лицо ее покрылось красными пятнами. — В приемной полным-полно новых пациентов! Я не знаю, что делать! Они все требуют, чтобы их приняли сегодня — прямо сейчас!

— Они что, не видят объявления «Пациенты принимаются только по записи»?

— Они не могут не видеть объявления. Но все они читали эту чертову газету — «Свет». Многие из них держат в руках экземпляр этой газеты и спрашивают — тот ли это доктор Балмер, о котором написано в статье. А когда я отвечаю. Что понятия не имею, они все равно требуют, чтобы их пропустили к вам или записали на прием. Я не знаю, как с ними еще разговаривать. Среди них попадаются грязные и вонючие. И, кроме того, они вытеснили наших постоянных пациентов.

Алан разразился проклятиями в адрес «Света» и лично Джо Метцгера, но прежде всего он проклинал самого себя за то, что допустил развитие ситуации в данном направлении. Он должен был предвидеть все это заранее.

Но что делать теперь? Ситуация требовала немедленного решения, но это решение должно было бы быть не слишком приятным, и поэтому Алан колебался. Он должен был бы отказать всем этим людям. Они пришли к нему в надежде на исцеление, и ничто другое их не устраивает. Согласиться принять их и не применить целительную силу было бы невозможно.

Беда в том, что эти люди ждали чуда. А если он совершит чудо, они будут рассказывать об этом на каждом углу. Боже, они будут рассказывать об этом, да еще как! И тогда репортеры из «Нэйшнл инквайрер» и «Стар», из всех других изданий валом повалят к нему в кабинет. А за ними последуют газетчики из «Тайм» и «Ньюсуик».

Для того чтобы защитить себя и получить возможность мирно работать, он должен некоторое время вести себя тихо. Если не подливать масла в огонь, скандал постепенно утихнет сам собой и, возможно, вскоре будет забыт. Тогда Алан снова сможет применять свою целительную силу.

А пока он будет просто одним из врачей широкого профиля. Добрый старый доктор Балмер.

У него не оставалось выбора. Его загнали в угол, и ему не представлялось иного выхода.

— Скажите им, что я не принимаю новых пациентов, — распорядился Алан.

Дениз воздела глаза к небу:

— Слава Богу!

— Что вы хотите этим сказать?

— Ну, — пробормотала она смущенно. — Вы же никогда не любили отказывать людям.

— Сейчас другой случай — в моей приемной творится настоящий хаос. Я все равно не смогу принять никого, пока здесь околачивается толпа. Эти люди должны уйти.

— Хорошо. Я предупрежу Конни, и мы прогоним их.

Алан направился в свой кабинет, а Дениз побежала к входной двери. Перелистывая утреннюю почту, Алан услышал голос Конни, делавшей объявление. В ответ на ее слова раздался ропот толпы и выкрики, возмущенные и разочарованные. А затем он услышал, как Дениз закричала:

— Сэр, сэр! Сюда нельзя!

Но незнакомый голос отвечал ей:

— Как это нельзя, черт побери! Моя жена больна, ей нужен врач, и я его достану!

Встревожившись не на шутку, Алан вышел в холл. Он увидел тощего, лысоватого, изрядно потрепанного человека в неприглядном заношенном костюме. Человек этот быстрыми шагами направлялся прямо к нему.