Страна Рождества

«Призрак» не замедлил хода, приближаясь к шоссе, наоборот, ускорился; и если кто-то едет в любую сторону, его ударит в бок со скоростью около сорока миль в час. Даже если там никто не едет, «Призрак» пересечет шоссе и застрянет в деревьях на другой стороне; Натан предположил, что в любом случае вылетит через лобовое стекло при отскоке. У «Призрака», как и у всех автомобилей его времени, не было ремней безопасности, даже поясных.

Дорога была пуста, и, когда задние шины ударились об асфальт, рулевое колесо крутанулось в руках Натана так быстро, что ожгло ему ладони, и ему пришлось его выпустить. «Призрак» резко повернул на девяносто градусов вправо, и Натана Деметра бросило поперек переднего сиденья в левую боковую дверцу и ударило головой о железный каркас.

Какое-то время он не знал, насколько сильно ранен. Растянувшись на переднем сиденье, он моргал, глядя в потолок. Через окно со стороны пассажира он видел клонящееся к вечеру небо, темно-синее, с перистыми облаками в верхних слоях атмосферы. Он потрогал больное место на лбу и оторопел, глядя на кровь на своих пальцах, меж тем как флейта начала играть первые такты «12 дней Рождества».

Машина двигалась, самостоятельно переводя рычаг коробки передач вплоть до пятой. Натан знал дороги вокруг своего дома, чувствовал, что они едут на восток по маршруту 1638 к шоссе Дикси. Еще минута — и они достигнут пересечения, и — и что? Дунут прямо через него, может быть, воткнутся в грузовик, едущий на север, и будут разорваны на части? Эта мысль пришла ему в голову как возможность, но он не чувствовал, чтобы у машины была какая-то склонность к аварии, не думал, что она выполняет сейчас миссию камикадзе. Он в каком-то ошеломлении признал, что «Призрак» действует по собственному усмотрению. У него было дело, и он намеревался его выполнить. Сам он для автомобиля не имел никакого смысла, может быть, «механизм» его присутствие не более, чем собака может осознавать присутствие клеща, застрявшего в шерсти у нее за ухом.

Натан приподнялся на локте, покачнулся, окончательно сел и посмотрел на себя в зеркало заднего вида.

На нем была красная маска крови. Снова дотронувшись до лба, он нащупал шестидюймовую рану, пересекавшую линию волосяного покрова. Он легонько исследовал ее пальцами и ощутил под ними кость.

«Призрак» начал замедляться перед сигналом СТОП на пересечении с шоссе 60. Натан смотрел, загипнотизированный, как рычаг коробки передач перешел с четвертой на третью, затем клацнул, становясь на вторую. Он снова начал кричать.

Перед ним, ожидая у сигнала СТОП, стоял универсал. На заднем сиденье теснились три белобрысых ребенка с пухлыми лицами и с ямочками на щеках. Они обернулась, глядя на «Призрак».

Он захлопал руками по лобовому стеклу, размазывая по нему ржаво-красные отпечатки.

— ПОМОГИТЕ! — закричал он, меж тем как теплая кровь стекала по лбу на лицо. — ПОМОГИТЕ, ПОМОГИТЕ, ПОМОГИТЕ МНЕ, ПОМОГИТЕ МНЕ, ПОМОГИТЕ!

Дети необъяснимо усмехались, как будто он вел себя совсем глупо, и неистово махали руками. Он начал бессвязно кричать — звук, издаваемый на бойне коровой, скользящей в дымящейся крови тех, с кем покончили раньше.

При первом же разрыве в транспортном потоке универсал повернул направо. «Призрак» свернул налево, ускоряясь так быстро, что Натан Деметр чувствовал, будто невидимая рука придавливает его к спинке сиденья.

Даже при поднятых окнах он чувствовал чистые запахи раннего лета — благоухание скошенной травы, запах дыма от барбекю на задних дворах, зеленый аромат свежих почек на деревьях.

Небо краснело, словно тоже истекало кровью. Облака были подобны лохмотьям золотой фольги, впечатанным в него.

Натан Деметр рассеянно отметил, что «Призрак» работает как мечта. Двигатель никогда не звучал так ровно. Так сильно. Можно с уверенностью сказать, подумал он, что красивая сучка полностью восстановлена.

Он был уверен, что задремал, сидя за рулем, но не помнил, как начал клевать носом. Знал только, что в какой-то миг, прежде чем окончательно стемнело, он закрыл глаза, а когда открыл их, «Призрак» мчался через туннель вихрящегося снега, туннель декабрьской ночи. Передние боковые стекла были затуманены кровавыми отпечатками его рук, но через них он видел снежных бесов, вихляющихся на черном асфальте двухполосного шоссе, которого он не узнавал. Клубы снега двигались, как оживший шелк, как привидения.

Он пытался думать, что они, возможно, заехали достаточно далеко к северу, пока он спал, чтобы попасть в причудливую весеннюю метель. Отказался от этой мысли как от идиотской. Сопоставив холодную ночь и незнакомую дорогу, он сказал себе, что спит, но не поверил в это. Его собственный посекундный считыватель тактильных ощущений — пульсирующая голова, стянутое и липкое от крови лицо, спина, задеревеневшая от долгого сидения за рулем, — слишком убедительно изображал бодрствование. Автомобиль держался дороги, как танк, не скользил, не вихлял, не сбрасывал скорость ниже шестидесяти миль в час.

Продолжали звучать песни: «Все, что я хочу на Рождество», «Серебряные колокольчики», «Радуйся, мир», «Оно настало ровно в полночь». Иногда Деметр замечал эту музыку. Иногда она скользила мимо его внимания. Ни рекламы, ни новостей, только святые хоры, возносящие хвалу Господу, да Эрта Китт [85], обещающая быть очень хорошей девочкой, если Санта исполнит ее рождественские пожелания.

Закрыв глаза, он представлял себе свой мобильный телефон, лежащий на верстаке в гараже. Искала ли его там Мишель? Конечно, как только вернулась домой и обнаружила, что дверь гаража открыта, а сам гараж пуст. Сейчас она уже с ума сходит от беспокойства, и он жалел, что у него нет телефона, не чтобы позвать на помощь — он полагал, что помочь ему давно невозможно, — но только потому, что почувствовал бы себя лучше, если бы он услышал ее голос. Он хотел бы позвонить ей и сказать, что по-прежнему хочет, чтобы она отправилась на свой выпускной вечер и постаралась повеселиться. Он хотел бы сказать ей, что не боится того, что она становится женщиной — если он о чем-то по-настоящему тревожился, то о себе, стареющем и одиноком без нее, но теперь ему, наверное, не придется об этом беспокоиться. Он хотел бы сказать ей, что она была лучшим в его жизни. Он не говорил ей этого в последнее время — и ни разу не говорил этого должным образом.

После шести часов пребывания в машине он не чувствовал никакой паники, только безмолвное удивление. На каком-то уровне он начал рассматривать свое положение как почти естественное. Рано или поздно черная машина приходит за каждым. Приходит и увозит тебя от близких, и тебе никогда не суждено вернуться.

Перри Комо [86] вкрадчивым тоном предупреждал Натана, что все начинает очень походить на Рождество.

— Не ври, Перри, — сказал Натан, а затем хриплым, трескающимся голосом завел, колотя кулаком по дверце со стороны водителя: — А мне по нраву добрый старый рок-н-ролл. В той музыке души успокоенье я обрел! [87] — Он выкрикивал это так громко, как только мог, одну строку и другую, а когда затих, то обнаружил, что радио само собой выключилось.

Ну что ж. Вот и рождественский подарок. Последний, который он когда-либо получит, подумал он.

Когда он в следующий раз открыл глаза, то прижимался лицом к рулю, машина работала на холостом ходу и было так много света, что от него резало глаза.

Он прищурился на ярко-синий размытый мир. Никогда голова по ночам не болела у него так сильно, как сейчас. Боль в черепе была настолько невыносима, что он опасался, как бы его не вырвало. Это было где-то позади глаз, желтое свечение боли. Весь этот солнечный свет был неправедным.

Он поморгал, смахивая слезы, и мир стал четче, начал собираться в фокус.

Через боковое окно водителя на него смотрел какой-то толстяк в камуфляже и противогазе, вглядываясь внутрь через кровавые отпечатки ладоней, размазанные по стеклу. Противогаз был старинный, времен Второй мировой войны или около того, горчично-зеленый.