Кровавые девы

Он путешествовал в компании вампира в поисках других вампиров — созданий, которые убивают для того, чтобы сохранить в тайне свое существование. Созданий, которые питаются смертью.

Она сидела в небольшом кабинете, неотрывно глядя на сгущающиеся за окном сумерки и темнеющие рощицы.

Он путешествовал в компании Исидро…

Усилием воли она прогнала прочь образ призрачно-бледного элегантного испанца.

Просто вампира. Они убивают тех, кто им служит, потому что эти люди слишком много знают… или наскучивают своим бессмертным хозяевам.

И хотя до сих пор Исидро помогал им и оберегал их, она ничего не знала о вампирах во всех тех городах, откуда приходили конверты с яркими марками… кроме того, что они — вампиры. Боже, прошу Тебя, пусть он вернется домой невредимым…

С тринадцати лет Лидия усвоила достаточно механистичный взгляд на Бога, порожденный ее увлечением медициной: она благоговела перед Его творениями, но слишком хорошо осознавала пределы физических возможностей тела и духа, чтобы верить в силу молитвы. Позже, уже после Константинополя и более тесного знакомства с вампирами, ее взгляды изменились, и она уже сама не вполне понимала, кому она молится и зачем.

Ее молитва была молитвой ребенка:

Пусть он вернется домой невредимым…

Пусть все будет хорошо…

Слова, которые повторяют люди по всему миру.

Почему она решила, что на этот раз Бог услышит ее, если шесть месяцев назад, когда она молилась о чуде, о том, чтобы кровотечение остановилось и ребенок остался жив, ее горячие просьбы остались без ответа?

Темнота, таившаяся в этом уголке ее сознания, была чернее и страшнее монастырских подвалов, и Лидия, повторяя вчерашний путь, отвернулась от мысли о потерянном ребенке и захлопнула за собою дверь.

Держись подальше оттуда…

Точно так же она отворачивалась от уже не раз закрадывавшегося подозрения, что она, возможно, снова беременна и носит в себе ребенка. Не позволяй себе надеяться, чтобы потом не впасть в отчаяние…

—  Pardonnez-moi, Madame. ^[21]

Лидия чуть не подскочила на месте, когда горничная Алиса внесла лампу.

—  Ce ne’est rien. ^[22]

Благодаря щедрой поддержке правительства, последние несколько десятилетий всячески способствовавшего распространению образования, немалая часть русской молодежи овладевала французским языком, который особенно ценился среди молодых девушек, желавших поступить на службу горничными. Может быть, им и пришлось бы терпеть какую-нибудь мадам Муханову, но после того, что Лидия видела в петербургских трущобах и слышала от Ивана и Разумовского об условиях работы на фабриках, она могла понять, почему женщины охотно соглашались подбирать за хозяевами чулки и выносить ночные горшки: так они хотя бы могли каждый вечер наесться досыта.

— Простите, — Лидия встала, вдруг осознав, что она пропустила поданный Риной ужин — Боже, когда это было? — и от этого у нее болит голова.

За окнами было совсем темно. Из-за этих бесконечных вечеров невозможно было понять, какой теперь час…

— Я совсем забыла о времени. Пожалуйста, передайте Рине мои извинения.

Горничная коротко улыбнулась:

— Рина не станет подавать еду, пока мадам не сядет за стол. Дело не в этом. Вас хочет видеть некая молодая дама. Она говорит, это срочно.

— Молодая дама? — Лидия машинально сняла очки и, зажав их в ладони, последовала за горничной в длинную гостиную, где принимали гостей. По пути она пыталась вспомнить, кто из участниц Круга Астрального Света до сих пор был незнаком Алисе.

Когда Лидия через дверь спальни вошла в освещенную лампами комнату, находившаяся там девушка присела в реверансе. Лицо в форме сердечка и густая масса темных волос казались незнакомыми, поэтому Лидия снова надела очки, чтобы лучше рассмотреть гостью: темные глаза, полные губы, тонкие черты лица, свидетельствующие о небольшой примеси южной крови…

— Чем могу быть вам полезна? — спросила Лидия по-французски. — Я — мадам Эшер…

— Да, мадам, я знаю, — девушка подняла на нее взгляд, и при этом движении свет лампы отразился в темных глазах, превратив их в два желтых зеркала.

Лидия оцепенела, словно шагнув из тепла комнаты в холодную зимнюю ночь.

— Вы называли свое имя в монастыре, я слышала, — продолжила гостья. — Когда звали Колю. А местные мне сказали, что на кучере были цвета князя Разумовского. Говорили, что у него остановилась английская дама…

Губы девушки, при всей их милой полноте, даже в теплом золотистом свете масляной лампы были лишь немногим темнее ее мраморно-белого лица. Когда она заговорила, Лидия заметила клыки.

О, Господи…

— Мадам, пожалуйста, — девушка умоляюще протянула руки и тут же быстро продолжила, словно вспомнив о манерах, — Меня зовут Женя… Евгения Грибова. Я живу на Политовом дворе, рядом с железнодорожными мастерскими… то есть жила… раньше… До того, как…

На мгновение на полудетском личике проступило выражение горя и ужаса, совладать с которыми удалось лишь через несколько вздохов. Хотя Лидия уже заметила, что девочка не дышит.

— Мадам, что со мной произошло? Со всеми нами? Вы сказали Коле, что можете ему помочь. Я… я знаю, что нам запрещено покидать монастырь, что Господь покарает нас, но Коля…

— Коля — это тот юноша у входа в подземелья?

Женя кивнула. Она дрожала, темные глаза, пугающие отраженным блеском, наполнились слезами. Лидия присмотрелась к одежде девочки: выцветшее платье не по размеру, отделанное дешевой тесьмой, тоже потертой и вылинявшей. Так ходили сотни девушек в бедных кварталах Лондона, Парижа, Петербурга…

— Он изменился, — шепнула Женя. — И я тоже начинаю меняться. Вот, посмотрите.

Она стянула заштопанные перчатки и расправила пальцы, чтобы показать похожие на когти уплотнившиеся длинные ногти, гладкие, как стекло, но по прочности превосходившие сталь.

— Мадам сказала…

— Какая мадам?

— Эренберг. Мадам сказала, что мы — избранные и наша вера преобразит нас. Сам Господь изменит нас, чтобы мы сражались с демонами, так она сказала, — на мгновение она поднесла руку ко рту, к дрожащим губам — возможно, чтобы скрыть то, что уже видела в зеркале. Если только мадам Эренберг позволяла им смотреться в зеркала. — Но Коля… и он не один такой. Я пробыла там три недели, и мадам Эренберг и доктор Тайсс обещали, что все будет хорошо, потому что мы в руках Господа, но кое-кто…

Девушка понизила голос, словно опасаясь, что заполнившие комнату тени могут ее подслушать:

— Она сказала, что мы сможем сражаться с демонами. Что мы спасем наши семьи и снова сделаем мир единым. Но, мадам, мне кажется, что кое-кто из нас сам превращается в демона. Что с нами случилось? Чем мы стали?

— Вы не знаете?

Женя покачала головой, по ее лицу текли слезы.

* * *

В половине третьего утра Эшер и женщина-вампир, которую звали Якобой, прибыли на ночном поезде в Бебру. В те дни, когда Кёльн еще был свободным городом в составе империи, Якоба была женой ростовщика и пользовалась признанием в кругах ученых людей и эрудитов. Вытащив Эшера из тюрьмы, вампиры отвели его в высокий фахверковый дом, где и бросили в цепях в неглубоком погребе, среди выстроившихся вдоль стен ящиков и бочек. Прежде чем хозяева унесли лампу, он успел разглядеть в стенах углубления, как в катакомбах. Сейчас там никого не было, но Эшер все же задумался над тем, скольким вампирам этот подвал служил гнездом. Сидя в темноте спиной к стене, он не осмелился заснуть, что было не так уж и плохо. Он знал, что, стоит ему задремать, и во сне он увидит оставшегося в тюремной камере француза, лежащего с перерезанным горлом в луже крови, которой было слишком мало для таких обстоятельств, и липкий нож, зажатый в руке у спящего немца.

Я бы не смог спасти их…

Он понимал это, но мысль, что они оба остались бы живы, не окажись с ним в одной камере, все равно не давала покоя.

— Это часть охоты? — спросил он, когда Якоба села рядом с ним на жесткую скамью в вагоне третьего класса. — Часть игры?