Блюз чёрной собаки

«НАuDuТАНуКу!!!» — гласило сообщение. Опять (как тогда!) — латиницей, в одну строку и с тремя восклицательными. Секунд десять мне понадобилось, чтобы это прочитать, ещё столько же, чтоб понять. Сообщения эти начали уже меня нервировать. Как-то всё это было слишком… своевременно.

Так. Если предположить, что «u» — это русская «и», а «Н» — русская «н»…

— Может, Танука? — спросил я Ингу.

— А, точно! — закивала та и подозрительно прищурилась: — Ты её знаешь?

— Нет, догадался. Как мне её найти? Где она живёт? Хотя бы улица какая?

— Не знаю. Хотя… Я думаю, она из их тусовки. Вся такая… — Инга неопределённо повела рукой и брезгливо скривилась. Чувствовалось, выбора брата она не одобряет и девчонка ей не понравилась.

— Ну хоть что-то ты можешь вспомнить?

— Ну, она такая маленькая… маленькая такая, и… ну, ты знаешь, как они обычно выглядят, — закончила Инга.

Я вздохнул и ничего не ответил. В принципе, она права — я знал, но это означало только, что загадочная Танука выглядит как сто других девчонок, помешанных на чёрных тряпках и вампирском макияже.

Я ещё раз огляделся. Над столом, на кнопках висела дюжина моментальных фотографий. Я вспомнил, что у Игната старый «Полароид», ещё перестроечных времён; парень всё время просил меня при случае купить кассет (те почти исчезли с появлением цифровиков, а у меня остались связи). Да, это могло помочь в моих поисках… Кстати, где тот «Полароид»? Ладно, сейчас это не важно. Я поправил очки, упёрся ладонями в стену и вгляделся. Здесь были какие-то Игнатовы друзья, подружки и, так сказать, соратники — раскрашенные рожицы, фотки с концертов, наконец, и сам Игнат в кожаных штанах, с выбеленной головой, подведёнными глазами и гитарой наперевес. Качество дерьмовое, всё выцвело, одно фото даже вовсе чёрное, но это лучше, чем ничего. Я вопросительно глянул на Ингу — та кивнула, — скопом оборвал их со стены, а напоследок выщелкнул из центра странную кассету и сложил всё в кофр.

— Это я возьму.

Инга пожала плечами:

— Бери. Книжку тоже возьмёшь?

— Книжку? Какую книжку? — Я взглянул на книжечку с аккордами. — А… Нет.

В дверях я обернулся. Надо было что-то сказать. Что-нибудь ободряющее, что её успокоит. Надо было сказать, а я мялся. На язык лезли одни банальности.

— Не волнуйся, — наконец выдавил я, — думаю, всё будет хорошо. Просто… держи меня в курсе дела.

— Надеюсь, — бросила она.

— Будь здорова, сова.

Инга криво и невесело улыбнулась и помахала рукой. Уже в троллейбусе меня настиг её второй звонок.

— Я, кажется, вспомнила, — без предисловий сказала она. — Эта девчонка… Танука или как там её… она живёт где-то на Героев Хасана. Игнат раз хотел её проводить, а она сказала, что до Хасана от нашего дома слишком далеко пешком. И знаешь что… Спасибо, что зашёл. Звони.

— Хорошо. Я позвоню, если что узнаю.

— Не узнаешь — всё равно звони.

И она повесила трубку. Сотовые отучили нас прощаться.

Я ещё раз перебрал фотки, заглядывая на обратную сторону, и понял, что чутьё меня не подвело: почти на половине были записаны имена и телефоны, а кое-где и адреса. Надпись на последней меня особенно заинтересовала: «Т. Н. Г. Хасана, 2а — 31». Вот оно! — единственное «Т» в инициалах и адрес на Хасана. Уже празднуя победу, я перевернул её и вздрогнул: это оказалась та самая бракованная чёрная фотка в характерной белой рамочке. Ничего не разглядеть — Малевич отдыхает.

М-да. Как там говорил гуманный робот Вертер? «Это становится уже совсем интересным»?

— Ну что ж… — Я хлопнул по ладони стопкой фотокарточек. — Может, это даже к лучшему. Едем на Героев Хасана!

Пожилая кондукторша подозрительно покосилась на меня из-под очков и на всякий случай отодвинулась подальше.

От Паркового до Хасана путь неблизкий — автобус идёт примерно полчаса, и все полчаса я думал, что за странное прозвище у девчонки. Я даже не мог понять, из какого оно языка. Литовский? Арабский? Турецкий? Татарский? Иврит? Японский? Хинди? Чёрт разберёт… Наверняка в каждом есть похожие слова, но на точное соответствие рассчитывать не приходилось. Наконец вдали показалась серо-зелёная макушка «Башни смерти», что на Комсомольской площади, и я прекратил ломать голову. В конце концов, это не важно.

А что тогда важно? Зачем я вообще ввязался в это дело? Я взглянул на стопку фотографий. Если рассуждать логично, никакого «дела» не было, ничего не началось, я в любой момент мог умыть руки. Если честно, в душе я надеялся, что с Игнатом ничего серьёзного, и со дня на день он объявится живой и невредимый, и мы вместе посмеёмся над случившимся. Ещё сильнее я надеялся, что он засиделся в гостях у этой девчонки. Или «залежался», что вернее. Это самое разумное.

Небо хмурилось. Накатывала духота. В автобусе стоял неприятный запах — пахло чем-то прелым, выцветшим, какими-то старушечьими тряпками. При всём уважении к старшему поколению, я ненавижу этот запах старых квартир и немытых подъездов, который, как хвост, всюду тащится за ними, и ничего не могу с собой поделать. Я смотрел на своё отражение в оконном стекле, сквозь которое проплывали картины вечернего города, смотрел и думал: да, неказист. Мои татарские скулы, прищуренные светлые глаза и суточная щетина сейчас способны внушить что угодно, только не доверие. Впрочем, с каких это пор меня снова стали волновать подобные соображения? Только потому, что я хочу разговорить какую-то девчонку? Не на свидание иду. Переживёт.

Я смотрел на отражение, отражение — на меня, и вдруг (не постепенно, как-то сразу) у меня возникло неприятное чувство, будто отражение это — не моё. Будто я сейчас пошевелю бровями, а оно не повторит моё движение, а то и сделает по-своему, или вовсе стечёт, как вода по стеклу, или преобразится и станет вообще не человеческим. Мне сделалось страшно, на мгновение меня пронзил озноб. Надо было двинуться, моргнуть, избавиться от наваждения, но я смотрел и смотрел. Шли минуты. Я не шевелился — и отражение не шевелилось, всё оставалось на своих местах, только двигался пейзаж за окном, но в тот миг что-то случилось, словно из зеркала, моими глазами, глянул на меня кто-то далёкий и чужой. К счастью, длилось это недолго. Я стряхнул оцепенение, встал и начал проталкиваться к выходу. Иногда мне кажется, что подобные предметы — стёкла, зеркала, поверхность воды — имеют над нами ужасную власть. Где-то я читал или слышал, что американские учёные установили, будто зеркало аккумулирует в себе энергию человека, выступая в роли «энергетического вампира». Попробуйте сами, повернитесь к зеркалу спиной и начните думать: что сейчас там, за стеклом? Зуб даю — через минуту вам станет не по себе. Через две у вас спина будет зудеть от желания обернуться.

А через три (если дотерпите) вам станет страшно оборачиваться.

Я прибыл на место без скольки-то пять. Искомый дом оказался пятиэтажкой периода между «сталинской готикой» и серыми «хрущобами». Оказывается, я проходил мимо него раз двести, если не триста, только не обращал внимания. Да и чего тут обращать: тихий двор, служебный вход в кафешку, бронедверь… На крыльце развалилась и грелась на солнышке беспородная псина чёрной масти в старом кожаном ошейнике; когда я подошёл, она весьма неохотно уступила мне дорогу и перебралась на асфальт! Домофон был незнакомой мне конструкции, тридцать первая квартира не отозвалась — то ли дома никого, то ли сигнал не проходил. Однако отступать не хотелось. Я потоптался у подъезда, дожидаясь хоть кого-то и перебирая фотки. Наконец одна угрюмая тётенька соизволила выйти, я проскользнул мимо и оказался внутри.

В подъезде витали запахи подвала, сырости и крыс, валялись бычки и раздавленные инсулинки. Что-то загораживало свет от окна, я повернул голову и вздрогнул — на лестничной площадке, словно ворон, примостился чёрный сварной памятник: кто-то из жильцов недавно умер. М-да. Готята впечатлились бы.

Везде стояли бронедвери, почти все — без номеров. Цепляясь за перила и считая этажи, я поднялся по узкой лестнице, где вдвоём едва можно разминуться, поскользнулся на третьем, неожиданно был обгавкан собакой на четвёртом, нашёл нужную дверь и долго искал кнопку звонка. Изнутри доносились еле слышные звуки музыки. Звонка не оказалось, и стучать пришлось довольно долго. Наконец музыка смолкла.