Сказка серебряного века

Свойственным модерну мотивом эстетизации печали проникнута сказка «Очарование печали» — на сюжет о злой мачехе и падчерице.

Мотив рокового поцелуя женщины-вамп (образа, также характерного для художников стиля модерн) становится главным в сказках-новеллах «Отравленный сад», «Царица поцелуев», «Красногубая гостья».

В роковой соотнесенности находятся в творчестве Ф. Сологуба любовь и смерть: любовная страсть утоляется даже ценою гибели. Но смерть у Ф. Сологуба — утешительница, она приносит «блаженный покой вечного самозабвения», несет освобождение от «вечной каторги» жизни, от ее лживых очарований. В сказке «Плененная смерть» жизнь названа «бабищей безобразной и нечестивой».

Такая художественная концепция сложилась у Ф. Сологуба под влиянием философии А. Шопенгауэра. A. Л. Волынский даже окрестил Ф. Сологуба «каким-то русским Шопенгауэром, вышедшим из удушливого подвала».

В своем трактате «Мир как воля и представление» немецкий философ, называя наш мир «наихудшим из возможных», утверждал, что всем правит слепая «воля к жизни» — это выражается в «войне всех против всех», человеку свойствен беспредельный эгоизм и вечная неудовлетворенность, порожденные бессмысленной волей к жизни. Счастье иллюзорно, «многообразное страдание» неотвратимо.

Не случайно в философской притче «Чудо отрока Лина», насыщенной модернистским миротворчеством, тема возмездия убийцам звучит параллельно теме «высшего» злого начала, воплощенного в образе Солнца-дракона, злобного змия, царящего во Вселенной — центрального мифа поэзии и прозы Ф. Сологуба. Неомифологизм притчи опирается на традиционные элементы древнего мифа: убийство-растерзание, оживление-воскрешение.

Эти же мифологические элементы, в том числе жертвоприношение-заклание, лежат в основе притчи «Дикий Бог». Зло рабской психологии в обычаях общества и в каждом человеке — тема, занимавшая в то время умы интеллигенции.

Остро переживавший поражение революции 1905 года, Ф. Сологуб в 1906 году публикует цикл рассказов «Дни печали», куда, в частности, вошли рассказы «Елкич», «Чудо отрока Лина», «Дикий Бог». В этом же году вышли отдельным изданием «Политические сказочки» Ф. Сологуба. В них традиции сатиры М. Е. Салтыкова-Щедрина соединяются с особенностями символистской прозы. В жанре сказок-миниатюр, предназначенных и для детей и для взрослых, составлена «Книга сказок» Ф. Сологуба.

Используя традиционные сказочные образы, писатель наполняет их современным политическим звучанием: «Люди добрые, сломайте-ка палочку-погонялочку, надевайте шапочку-многодумочку!»

В этом же достаточно редком жанре сказки-миниатюры создает свои иронические «Сказочки не совсем для детей» Л. Н. Андреев, высмеивая утилитарное прагматичное мышление обывателя.

В основе сказки «Покой» — инфернальная ситуация разговора с чертом. Неожиданную и оригинальную интерпретацию «вечной» темы — о загробной судьбе души — предлагает писатель.

Юмористический колорит сказке придают аргументы черта и колебания героя при «последнем выборе» — между небытием и адскими муками.

Как и Л. Н. Андреев, 3. Н. Гиппиус почти не обращалась к жанру сказки, и тем интереснее ее сказка «Иван Иванович и черт», сюжет которой также основан на диалоге с чертом.

Содержание беседы — что движет людьми, на чем зиждется общество — явно соотносится с главой «Черт. Кошмар Ивана Федоровича» из романа Достоевского «Братья Карамазовы» и тоже содержит скрытую полемику с Чернышевским.

В сказке «Время» 3. Гиппиус затрагивает всегда волновавшие ее поиски абсолюта — того, что неподвластно времени. Это — неразделенная любовь:

— эти строки 3. Гиппиус из стихотворения «Любовь — одна» (1912) словно взяты из сказки «Время». В этой сказке воплотились образы и темы, свойственные не только 3. Гиппиус, но и другим писателям-символистам: тема искушения с традиционными образами черта, дьявола; образ смерти-утешительницы, избавляющей от зла жизни; тема погруженности в мир красоты и тайны.

Во всем жанровом многообразии сказочной прозы серебряного века нашли отражение сложные философские, нравственные, духовные вопросы времени, борьба добра и зла, света и тьмы, поиски идеала. Желание уйти в мир мечты сочеталось у писателей с глубокой тревогой за будущее Родины — ее Долю: «Вещая, лебедь, плещущая крыльями у синего моря, мать земли — матерь земля! Ты читаешь волховную книгу, попроси творца мира, сидящего на облаках Солнце-Всеведа, он мечет семена на землю и земля зачинает и мир весь родится, — попроси за нас, за нашу Русскую землю, чтобы Русь не погибла!.. Измени наш жалкий удел в счастливый, нареки наново участь бесталанной Руси» («К Морю-Океану»).

В этих сказках выразилась эстетика времени — устремленная в будущее, но не нашедшая себя в настоящем, эстетика не обретения идеала, а стремления к нему. «Я вижу свет — а приблизиться не могу», — говорит героиня сказки «Время».

С 90-х годов XIX века в русской литературе возник интерес к жанру новеллы [31]. «Новые писатели всех направлений, — писал В. А. Венгеров, — выдвинувшиеся в 1890–1910 гг., каждый по-своему отдавались влечению к чрезвычайности, одни в форме стремления к утонченному и изысканному, другие в форме влечения к яркому и колоритному, но все в форме отвлечения от ежедневного и обыденного» [32].

Не случайно в 1905 году С. П. Дягилев на вернисаже произнес знаменательную фразу: «Господа! Быт в России умер!» [33]

Художественным потребностям времени, эстетике «чрезвычайности» отвечал жанр новеллы — короткого рассказа о необычном происшествии в событийном, психологическом или мистическом плане, с неожиданным поворотом в развитии событий, который проливал на все новый свет и сразу приводил действие к развязке.

Традиционный реалистический рассказ, «рассказ характеров», по определению В. Я. Брюсова [34], с описанием повседневной жизни и поведения героев, влияния быта и среды на характеры был существенно потеснен новеллой — «рассказом положений». В новелле важен не социально-психологический детерминизм, а таинственная игра судьбы с человеком, стихийных сил, чуждых метафизике добра и зла.

Это ощущение вмешательства рока, воздействия высших сил на человеческую жизнь присутствует в творчестве М. А. Кузмина, одного из самых блестящих талантов серебряного века.

— писал он в «Осеннем мае».

Поэтому и не любил М. Кузмин «самоуверенных и многомысленных людей, желающих только настоять на исполнении своей воли и не чувствующих воли высшей силы» [35].

Вероятно, именно с этой особенностью его мировосприятия связан другой, «может быть, главный его принцип: в конце происходит не то и не так; или, наоборот, ничего не происходит, хотя что-то и ожидалось; или же происходит и «то», и «так», но не «потому». Отсюда — не только роль ошибки в рассказах, но и их ироничность, причем ирония может быть двойная, а то и тройная» [36].

У М. Кузмина ирония «из опасного, разрушительного оружия превращается в способ «игры в мир» [37].

Позиция М. Кузмина сближается в этом отношении с эстетизмом романтиков, потому что «именно эстетизм романтиков, истолковавших высшую реальность как игру, создал возможность принять любую реальность, ибо ни одну он не принимал всерьез» [38].