На берегу Стикса

остыла?

– Засунуть бы мой термометр ей в задницу, – мечтательно сказал Шлок.

– У тебя он есть?

– Я что, похож на хренова доктора?

– Нет, ты похож на жирного евнуха с пушкой вместо члена.

Шлок заткнулся, очевидно, решая, является ли сказанное комплиментом или наоборот. Если наоборот, он мог и обидеться. А когда Шлок обижался, он становился непредсказуемо опасным, как шаровая молния.

…Крот трепался почти машинально. Труп в багажнике, конечно, был проблемой. Но сейчас Крота беспокоило другое. Дело в том, что его умная, гладко выбритая башка с некоторых пор превратилась в музыкальную шкатулку. За несколько минут до того, как ему предстояло кого-нибудь убить, Крот начинал слышать голос. Тонкий тенорок оперного кастрата звучал в пространстве между ушами, и ничего нельзя было с этим поделать. Звучал как бы издалека – и в то же время ближе некуда. И замолкал лишь тогда, когда намеченная жертва отправлялась на тот свет.

Крот ненавидел оперное дерьмо. Он не представлял, о чем скулит неведомый голос, потому что не знал итальянского. И это раздражало тоже – как непрочтенная надпись на могильном камне. Иногда Крот завидовал Шлоку – оказывается, недостаток воображения избавляет от неприятных ощущений.

Да, Крот думал о другом. И напрасно. Потому что после нескольких секунд напряженного размышления Шлок все-таки счел себя оскорбленным. Соображал он медленно, зато, приняв решение, действовал стремительно. Он выхватил пушку, но если движение его руки было незаметным, как прыжок насекомого, то рука Крота двигалась, как язык хамелеона.

И через секунду Крот пожалел о том, что думал о другом. Потому что он вовсе не хотел убивать своего собрата. Он не хотел лишаться единственного живого существа, которое мог вытерпеть возле себя дольше нескольких минут. Шлок был его худшей половиной – если только кусок дерьма вообще имеет худшую половину.

В ушах еще звенело после выстрела, а кровь вперемежку со шлоковскими мозгами, которых оказалось на удивление много, еще стекала по подголовнику, будто извергнутая вулканом лава, когда Крота охватило раскаяние. Это чувство было абсолютно новым для него, и в первый момент он даже решил, что Шлок все-таки успел выстрелить и проделать ему дырку в сердце. Именно так он себя и чувствовал – в груди дыра, через которую хлещет теплая водица. По шестьдесят литров жидкой тоски в минуту…

Кроту оставалось проклинать свои рефлексы, благодаря которым он дожил до сегодняшней ночи. Рефлексы опережали мысли, а иначе не уцелеть в этом бедламе, где пуля всегда побеждает разум. И вдруг он снова услышал Голос. Правда, тот уже не пел, но ошибиться было невозможно.

– Отличная работа, приятель, – произнес Голос откуда-то из-за пределов того, что стихийный материалист Крот считал местом обитания собственного сознания. Он уловил снисходительную интонацию, и это понравилось ему еще меньше. И если Шлок получил свое, пытаясь неудачно пошутить, то разве незнакомец заслуживал лучшей участи? Крот сначала стрелял, а потом как правило