Спящий в песках

– Ага! – вскричал халиф. – Аль-Вакиль, тебе представляется возможность исправить допущенную оплошность. Уж этого-то человека ты не можешь назвать невиновным, ибо его уличили в мошенничестве. Убей его! – Тело халифа вновь сотрясла дрожь, а голос сорвался на визг: – Убей! Убей!

Но Гарун снова покачал головой и ответил отказом:

– Я не могу, о владыка.

Халиф потянулся, как голодный кот, и повернулся к Масуду, на физиономии которого расцвела свирепая ухмылка. Великан бросился к булочнику, схватил его за волосы и ткнул лицом в грязь у ног аль-Хакима. Тот наступил на голову несчастного, придавил ее каблуком и кивнул Масуду. Тот, задрав халат несчастного, сорвал веревку, служившую ему поясом, и совершил над ним грех, о каковом человек праведный не станет и упоминать. Несчастный кричал до тех пор, пока черный гигант не разорвал его надвое. Потом он бросил тело в грязь и засунул в рот мертвецу булку.

– Видишь, как это легко – убивать? – снова промолвил халиф, повернувшись к Гаруну. – Выполни ты мою волю, я оставил бы тебе твой дом, твоих рабов и твое имущество. А теперь у тебя не останется ни динара.

Они продолжили путь, пока не приблизились к Баб-эль-фатх, к Северным воротам, где неожиданно услышали смех и женские голоса.

Халиф замер, лицо его потемнело от ярости.

– Что это такое? – вскричал он и, повернувшись на звук, увидел бани, покрытые многоцветными, узорчатыми мраморными плитками.

– Кто допустил, чтобы женщины, существа нечистые и греховные, осмелились осквернить собой красоту этого места? Разве я не повелел всем женщинам Каира не покидать своих домов? Разве во исполнение этого указа мною не было запрещено шить женскую обувь? Можно ли было выразить свое желание яснее и доходчивее? Видишь? – Он обратился к Гаруну. – Я халиф, возлюбленный Аллахом повелитель правоверных, коему все обязаны повиноваться. А они... – Он указал в сторону бань. – Они презрели мою волю. Убей их всех! Убей! Убей!

Но и на сей раз верный клятве аль-Вакиль покачал головой и произнес те же слова:

– Я не могу, о владыка.

Халиф закусил губу, лицо его побелело от ярости.

– Подумай, о воитель, – процедил он. – Помни, что у тебя уже не осталось ничего, что я мог бы забрать в наказание за отказ повиноваться. Ничего... Кроме одного.

Гарун, однако, промолчал и лишь сокрушенно покачал головой.

И вновь аль-Хакима передернуло. Он обернулся к Масуду и истошно завопил:

– Делай свое дело!

Мавр метнулся к жаровне, стоявшей у ворот и, выхватив оттуда головню, направился к баням Сначала чернокожий гигант запер наружные двери, а потом обошел вокруг здания, поджигая все, что могло гореть. Женский смех сменился криками ужаса.

Гарун взирал на происходящее и отказывался верить своим глазам. Потом оцепенение спало: бросившись к зданию, он сорвал засов, проник внутрь и вытолкал наружу нескольких оставшихся в живых женщин. Увы, лишь немногих: почти все посетительницы бань уже задохнулись в дыму или заживо сварились в кипятке.

Гарун попытался прорваться сквозь языки пламени в глубь задымленного помещения, но был схвачен и остановлен Масудом.

– Во имя Аллаха, повелитель, что ты творишь? – воскликнул аль-Вакиль.

Халиф выпрямился во весь рост, но промолчал.

– Разве ты не повелитель правоверных? – вскричал Гарун, простирая руки в сторону полыхающего строения. – Разве не твой долг защищать слабых? Разве не все мы возлюбленные чада Аллаха?

Аль-Хаким содрогнулся и жестом велел Гаруну замолчать, но тот не унимался.

– Женщины, сваренные тобою в кипятке, о халиф, были смертными, как и ты. Как и ты, из плоти и крови. Они во всем подобны твоей сестре, принцессе Ситт аль-Мульк!

Лицо халифа исказила конвульсивная гримаса. Неожиданно он закусил губу с такой силой, что потекла кровь, а потом, издав громкий стон, схватился за голову и закричал:

– Масуд, кусок падали, проклятая черная собака! Чего ты ждешь, сын и воспитанник шлюхи? Погаси огонь!

Дрожащей рукой халиф вытащил кошель и принялся швырять деньги уцелевшим женщинам, которые, сбившись кучкой под аркой Северных ворот, пытались прикрыть наготу уцелевшими клочьями одежды.

Халиф уставился на них широко раскрытыми глазами, а потом, повернувшись к Гаруну, молвил:

– Кто мог бы подумать, что смертная плоть может выглядеть столь маняще?

Гарун не ответил, ибо при виде чужой наготы скромно отвел глаза.

Однако халиф настойчиво повернул бывшего воителя лицом к себе и, глядя ему в глаза, проникновенно сказал:

– Пребудь же со мной, о Гарун аль-Вакиль, ибо я скорее расстанусь со своей жизнью, чем с человеком таких достоинств и мудрости.

– Что слышу я, о повелитель? – изумился Гарун. – Я думал, ты собираешься посадить меня на кол.

– Узнай же, что, вздумай ты нарушить свою клятву и выполнить мой приказ, тебя постигла бы именно такая участь, ибо человек, нарушающий собственные обеты, не может верно служить своему владыке. Теперь же, убедившись в твоей стойкости, я дарую тебе все сокровища, привезенные из града Лилат.

И опять, уже в который раз, Гарун покачал головой.

– Увы, повелитель, я не могу их принять.

Халиф снова помрачнел.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ты сам указал, о владыка, что человек должен быть верен своему слову. Я же поклялся стать прилежным учеником и освоить магические искусства, дабы обрести умение исцелять болящих и врачевать раны. А разве нуждается врачеватель в суетных богатствах?

Некоторое время халиф угрюмо молчал, а потом внезапно заключил Гаруна в объятия и расцеловал в обе щеки.

– Будь же благословен! – воскликнул он. – Ибо ты для меня тот же, кем был Иосиф для фараона. Сокровища града Лилат я отдам тебе, чтобы ты с пользою употребил их на нужды сирых и убогих. А на этом месте, дабы сохранить о себе добрую память и побудить людей вечно восхвалять мое имя, я повелю возвести святую мечеть.

Он указал на дымящиеся руины бань. Пламя уже угасло, и люди разбирали почерневшие обломки, извлекая из-под них погибших. Когда один из них взвалил на плечо мертвое тело, Гарун отвернулся, тогда как халиф, напротив, уставился на труп горящими глазами. Потом, как уже бывало, его охватила дрожь, и он, бросившись к аль-Вакилю, крепко обнял отважного воина и, приблизив губы к его уху, прошептал:

– О светоч среди советников, поведай, какого рода магические знания ты надеешься обрести?

– Те, коими обладал познавший тайное, подлинное имя Аллаха царь Соломон, сын Давида.

– И какую силу давало ему знание?

– Силу повелевать джиннами и всеми духами, сотворенными не из праха земного, но из огня.

– Какие же повеления мог отдавать премудрый и могучий царь служившим ему джиннам?

– Какие угодно, повелитель, ибо могущество духов огня может быть ограничено лишь волею Аллаха.

– Какие угодно?

Халиф бросил взгляд на почерневшие руины, откуда как раз вытаскивали очередной обугленный труп.

– Да, какие угодно.

Халиф прерывисто задышал.

– В таком случае, – сказал он, – повелеваю тебе, узнав тайное имя Аллаха, сообщить его мне, дабы я повелел начертать оное на каменной кладке моей мечети. Ибо, хотя я и халиф, наместник Аллаха, есть изменник, злоумышляющий против сестры моей и меня, помышляющий ввергнуть нас в жестокие страдания и тянущий гнусные руки к нашим телам.

Аль-Хаким снова посмотрел в сторону развалин, перед которыми в ряд выкладывали мертвые тела.

– Враг сей дыханием своим обращает рассвет в закат, рушит дворцы и на месте их воздвигает мрачные гробницы. И имя ему, о Гарун... Имя ему – Смерть!

Тем самым путем, каким некогда ехал он верхом как грозный и могущественный завоеватель, брел ныне Гарун пешком, обратившись в скромного ученика, взыскующего познания. Повсюду собирал он крупицы мудрости, выискивая сведущих наставников как среди мусульман, так и промеж неверных, обитали ли они за высокими стенами Константинополя, среди пагод прославленного Пекина или в землях, лежащих за океанам, где, как говорят, к людям нисходят с небес ангелы. У ног тысячи и одного мудреца сидел Гарун, внимая их речам, и наконец сам обрел великую мудрость и прославился как не ведающий себе равных в славном искусстве исцеления. Многих вырвал он из объятий смерти, и повсюду люди объявляли его кудесником и чародеем, ибо не видели другого объяснения подобным чудесам. Никогда, шептались повсюду, не бывало мага, равного Гаруну аль-Вакилю, ибо он сведущ во всех тайных науках, умеет читать письмена звезд, знает наречия птиц и зверей и даже взращенные огнем джинны смиренно выполняют его повеления. Иные же говорили о тайнах более мрачных и устрашающих, намекая на то, что власть великого волшебника простирается и за пределы мира живых.