Ночи под каменным мостом. Снег святого Петра

Уже почти достигнув земли, он так заспешил, что дело кончилось падением. Высота была небольшая, но, приземляясь, алхимик споткнулся и упал.

Броуза наклонился над ним.

– Вставайте, пане, скорей! Все идет хорошо, но нам нельзя терять ни минуты!

Ван Делле попробовал встать, цепляясь за Броузу, но ничего не вышло. Со стоном он опустился на землю. Нога была явно повреждена.

О дальнейшем передвижении нельзя было и думать, но Броуза не потерял головы. Он нес, толкал и волок алхимика до маленькой хижины, косо прислонившейся к наружной стене в отдаленной части парка «Олений ров», словно пьяный к дверному косяку. Там он уложил стонущего ван Делле на перину, высек огонь и засветил масляную лампу. Потом заботливо снял с алхимика башмаки и подал ему пару мягких турецких туфель, сильно поношенных, но сделанных из прекрасной газельей кожи.

– Где мы? – спросил алхимик.

– В моем домике, – объяснил Броуза, – и все здесь – в вашем распоряжении. Здесь вас искать не станут, будьте уверены. Пусть они шарят по всем сельским дорогам вокруг Праги! Этот домик, две яблони и огородик, где я выращиваю зелень, мне подарил покойный государь.

Он смахнул с глаз слезу.

– Видишь, – глухо проговорил алхимик, – каким опасностям подвержена наша бедная жизнь и как счастье опять выказывает мне свою неверность.

– Вы слишком положились на содействие Бога, – предположил Броуза, – когда прыгнули с лестницы. Могло быть куда хуже…

Алхимик показал на висящий на гвозде кнут с короткой ручкой и длинным кожаным плетивом.

– А это зачем? Ты держишь собаку?

– Нет, – отвечал Броуза, – этой штукой покойный государь порол меня, когда я ему не угождал словами. Это называется реликвией. У меня есть и еще реликвии из его рук. Он мне пожаловал два сундука, медный таз для стирки, чулки, рубашки, шейные платки, молитвенник, кольцо с голубым камнем, кровососную банку и еще много чего. И туфли, что на вас, тоже от него. Только подумайте, пане, у вас на ногах – священная реликвия. Да, не будет больше в мире такого доброго господина, как мой император.

Казалось, он был готов опять залиться слезами при воспоминании о покойном императоре. Но время не терпело. Он сказал, что сейчас же побежит уничтожить веревочную лестницу и поискать где-нибудь в пригороде хирурга или фельдшера, который не страдал бы излишним любопытством. Потом достал ключ от калитки в стене парка. Уходя, он рекомендовал ван Делле не поддаваться боязни, а терпеливо ждать и зря не беспокоить ногу.

Через час он привел сельского коновала, который одновременно был костоправом и хвалился, что знает и умеет вправлять шестьдесят два вида переломов костей, а также лечить ожоги. Этот коновал нашелся на постоялом дворе в деревушке Либен – достаточно далеко от замка, чтобы туда не доходили дворцовые слухи.

Лекарь, от которого слегка попахивало винцом, ощупал ногу и сказал, что дело не очень плохо, только господину придется немного потерпеть боль.

– Чтобы выздороветь, – сказал алхимик, – нужно пройти через море боли, как саламандре сквозь огонь!

Однако в следующий момент он заорал так пронзительно, что Броузе даже пришлось закрыть ему рот рукой. Резким рывком лекарь выпрямил и соединил ему кость. Дальше дела было немного. Лекарь потребовал две дощечки, чтобы наложить шины. С зашинированной ногой, объяснил он, господину надо будет полежать дней десять-двенадцать, а потом осторожно вставать, и только после этого можно пробовать ходить. Он назначил холодные компрессы, а потом спросил у ван Делле, как с ним приключилось несчастье.

Алхимик высокопарно объяснил, что в несчастье виноват не он сам, а особая квадратура высочайших планет.

– Ну, пане! – вскричал лекарь. – Не хотите ли вы меня убедить в том, что это планеты устроили так, чтобы вы вывернули себе голеностопный сустав?

– Да, ибо они приносят нам и добро, и зло, – поучал его алхимик. – И мы больше зависим от их взаимных положений, чем вы можете себе представить. Но если вы с этим не согласны, – добавил он, – то я и не буду распространяться об этом далее.

Лекарь был согласен. Опыт научил его, что не стоит раздражать противоречием людей, когда они лежат в жару или мучаются от боли; но, конечно, он остался при своем мнении. Между тем Броуза извлек из одного из священных сундуков оловянную фляжку водки и подал ее лекарю – за труды и на дорожку. Лекарь отведал водки. Его лицо ненадолго прояснилось, но тут же на нем появилась озабоченность.

– Большое спасибо, – сказал он. – Я к вашим услугам, если только понадоблюсь. Не забывайте, если у кого случится ожог! Но вот как бы мне сделать, чтобы хитрый черт не воровал у меня водку?

– У вас черт ворует водку? – улыбнулся ван Делле.

– Да, и вино тоже, и медовуху, и пиво – короче говоря, все хмельное! – объявил лекарь.

– И он вам показывается на глаза? – осведомился ван Делле.

– Конечно, не только ночью, но и днем! – ответил лекарь.

– Так он зарится на вашу водку? – спросил алхимик.

– Ну, нет, – засмеялся лекарь. – У каждого человека свой черт, мой же такого сорта, что ложится со мною в постель!

Он сделал еще один добрый глоток из фляги, а потом позволил Броузе вывести себя из парка через калитку в стене.

Когда солнце поднялось высоко, Броуза поднялся с пола и стер сон со своих глаз. Ван Делле не спал. Боль в ноге, непривычная обстановка, а главное – страх перед наступившим Вацлавовым днем не давали ему покоя. Истопник притащил в медном тазу воды и дал алхимику умыться. Потом он принес хлеба с сыром и подал его ван Делле, приговаривая совсем как в прежние дни:

– Ешьте, пане! Хлеба у вас будет сколько захотите, а сыра – сколько пожелаете!

Он заменил компресс и попросил у ван Делле разрешения уйти: ему хотелось зайти в замок и поглядеть, как там складываются дела.

– Поднимется адский шум, когда они заметят, что вы улизнули! – предсказывал он. – Те, кто сообщат об этом императору, будут ходить в шишках и кровавых рубцах, а может, и похуже будет. Он впадает в бешенство и бросает людям в голову чем попало: подсвечниками, блюдами, тарелками, ножами, коробками, статуями из дерева, камня и тяжелого металла; они у него и понаставлены-то везде только для того, чтобы он швырял их людям в голову; а то может шпагу выхватить… Мне он раз саданул книгой с картинками о страстях Христовых. Потом, правда, покаялся и лил горькие слезы, но не из-за меня, а из-за оскорбления Спасителя.

– Да, но что будет дальше? – с тревогой спросил ван Делле. – Ведь подсвечниками и блюдами дело не кончится.

– Конечно, нет, – подтвердил Броуза. – Император вызовет господина обер-гофмаршала и господина обер-бургграфа и обрушится на них, будет топать ногами, кричать, что они помогли вам бежать, а значит, оба состоят на содержании у герцога Матиаса. У господина обер-гофмаршала шея и голова нальются кровью, но обер-бургграф будет успокаивать императора. Он пообещает разыскать вас и привезти обратно, и недели две вас действительно будут искать, а потом все это вылетит у императора из головы, потому что у него все человеческие чувства – гнев, раскаяние, досада, надежда и доверие – быстро оборачиваются в свои противоположности.

– А здесь меня искать не станут? – спросил ван Делле.

– Только не здесь. Можете быть спокойны, – утешил его Броуза. – Вероятно, даже в том, что вы так неловко прыгнули с лестницы и не можете идти дальше, проявилась Божья к вам милость. Я теперь закрою вас и пойду. К вечеру вернусь. Вы уж как-нибудь скоротайте тут время.

– Я употреблю его на то, чтобы поразмыслить о многих превратностях моей жизни, – сказал алхимик. – И еще я почитаю мою книгу – она послужит мне утешением в сегодняшней печали.

И он достал томик Сенеки из кармана. Но он не нашел покоя после ухода Броузы и не мог сосредоточиться на какой-либо мысли. Приключения и превратности его жизни, из череды и разрешения которых он хотел бы почерпнуть смысл сегодняшней ситуации, беспорядочно теснились у него в сознании и растекались в ничто. Он попытался отвлечься чтением Сенеки, но слова мелькали у него перед глазами. Он читал и тут же забывал прочитанное. Он устал, но не мог уснуть. Время не хотело двигаться, и тогда он нашел средство перехитрить его. Он стал напрягать ногу и двигать ею, отчего по ней разливалась боль. Когда она становилась невыносимой, он оставлял сустав в покое. Боль утихала, и так понемногу утекало время. Его взор застрял на низком подоконнике: ему казалось, что это – часы проклятого дня, которые так и застыли в оцепенении.