Ужасы. Замкнутый круг

— Ты шла к его дому, — напомнил он.

— Дом Акакия, — продолжала она, — представлял собой убогую хижину. К одной стороне ее был пристроен большой загон, но животные там были тощими и костлявыми. Мы поднялись на холм возле хижины, и, пока спускались, из дверей вышли четыре человека и в ожидании выстроились перед домом. Должно быть, они заметили нас раньше. Акакий, подойдя к отцу, остановился. Он сжался еще больше, чем обычно, и взглянул на него, не поднимая головы. Затем прошел мимо родичей и скрылся в хижине. Только после этого они посмотрели на меня — с таким же злобным выражением, что и мальчик. Я попыталась оправдать их враждебность тем, что они чувствовали себя проклятыми из-за физического недостатка ребенка. Я назвалась и сказала, что хочу помочь им и мальчику.

Отец презрительно фыркнул.

— Помочь нам? — переспросил он. — Если хотите нам помочь, убейте его. Этим вы поможете всей деревне и себе самой, госпожа учительница.

Я не могла поверить своим ушам. Человек это увидел, но лишь печально покачал головой. Затем сказал, что я такая, как другие, но, возможно, у следующей будет возможность выжить.

— А может быть, к тому времени мальчишка истощит свои силы, — заметил он. — Может быть, он израсходует их на вас.

После этого он велел мне уходить. Я обернулась к его жене, но та не поднимала на меня глаз. Старшая сестра Акакия, девушка, которой давно уже следовало быть замужем, взглянула на меня исподлобья, вызывающе, словно говоря, чтобы я не смела обращаться к ней. Рядом с ней стояла бабка, и только на ее лице я увидела сочувствие. Может быть, она единственная понимала, что за пределами Девашгорода существует другой мир. Она сказала:

— Вам лучше учить тех, кому это нужно.

Отец повторил, чтобы я уходила. У меня не оставалось выбора.

В тот вечер в доме Шалдина со мной почти не разговаривали, и, обращаясь ко мне, члены семьи не смотрели мне в глаза. Брат Ларисы, который якобы был в меня влюблен, буквально бросился в свою комнату, когда я встретила его на лестнице.

В ту ночь я долго не могла уснуть. Когда наконец я закрыла глаза, мне снились яркие сны. Ушедший под землю дом снова поднялся на поверхность, и я ходила по обшитым досками коридорам. Двери передо мной раскрывались и захлопывались у меня за спиной.

Бродя по дому, я услышала, как кто-то тихо зовет меня по имени. Я пошла на голос, подождала, пока передо мной откроется дверь, и оказалась в маленькой комнате с темно-красными обоями и белыми тюлевыми занавесками.

Посредине комнаты стояла женщина. Сначала я решила, что ей уже за восемьдесят, но, как ни странно, на ней была одежда, похожая на мою, одежда молодой женщины. Занавески у нее за спиной трепетали.

— Не поддавайся ему, — произнесла она. — Он сожрет твою жизнь, чтобы продлить свою. Посмотри на меня. — Она развернулась ко мне, и я заметила, что блузка у нее на груди блестит от какой-то темной жидкости и, казалось, скрывает некую дыру. Возможно, она сказала бы больше, но занавеска ожила и свернулась, как змея. Она обвилась вокруг шеи женщины и сбила ее с ног. Я шагнула к ней, но она взмахом руки велела мне оставаться на месте. Затем занавеска дернулась, и женщина, разбив стекло, вылетела наружу. Лучи темного света, словно дьявольская противоположность свету солнца, залили комнату. Пол треснул у меня под ногами, и я провалилась в какую-то яму.

Я очнулась в своей комнате в доме Шалдиных. Простыни взмокли, и я, отбросив их, села на постели. Сердце мое бешено колотилось, я вся дрожала. Я зажгла лампу, откинулась на подушки и принялась размышлять об этом сне. Эта женщина — я догадалась, что она была учительницей, моей предшественницей. Что он сделал с ней, как получилось, что она так постарела? Мне на ум пришла бабка Акакия. А что если она тоже не старше меня? Чем больше я размышляла обо всем этом, тем более бессмысленным мне это казалось. Я напомнила себе, что это всего лишь сон, в котором собраны наиболее странные вещи, с которыми я столкнулась в этой деревне, но никак не реальность. Я почувствовала себя очень глупо, снова укрылась одеялом и попыталась заснуть, оставив лампу гореть. В ту ночь мне больше ничего не снилось.

На следующий день Акакий не пришел в школу, и кто-то из детей сказал мне, что он слишком слаб и остался дома. Утро прошло без происшествий. Днем, возвращаясь домой, я встретила Трифона. Он спросил меня, как мне понравилась новая работа, и я ответила, что все в порядке, но что дети сильно отстали, потому что прежняя учительница работала плохо.

— Она была слабее вас, — заявил он, — но мы не должны судить ее слишком строго, верно?

Казалось, он прочел мои мысли или видел тот же сон, что и я. Я согласилась. Он продолжал:

— Она забыла о том, что не все дети нуждаются в пристальном внимании, и о том, что кто-то способен к учению, а кто-то нет. Есть дети, которые не хотят, чтобы им помогали. Хотя они всего лишь дети. Я думаю, вы понимаете это и не станете навлекать на себя неприятности.

Он попрощался со мной и отправился дальше. После этого разговора я пришла в уныние, потому что надеялась, что Трифон ответит на те вопросы, на которые не хотели отвечать остальные. Теперь я почувствовала себя поистине одинокой и затерянной в тысяче миль от знакомого мне мира. Я пошла домой, закрылась в своей комнате и разрыдалась. Если кто-то и слышал мой плач, никто не пришел узнать, в чем дело. В конце концов я, утомленная слезами, уснула.

Мне снился сон, такой же живой и яркий, как в прошлую ночь. Сначала я не поняла, что это сон, потому что я по-прежнему лежала в своей комнате. Но затем я заметила, что на улице полная темнота. Занавески были отдернуты, на миг я увидела звезды, затем их скрыла какая-то тень. Я встала, зажгла лампу и поднесла ее к окну. В стекле я увидела свое отражение, но за ним заметила мальчика, Акакия, и лицо его было еще более отталкивающим, чем обычно, еще более морщинистым и злобным.

— Впусти меня, — сказал он, — ты должна мне помочь.

Я, держа лампу, отступила, взмахом руки давая ему знак войти. Он скользнул через подоконник, за которым клубился туман, и скрючился с гримасой боли на лице. Я поставила лампу у кровати, чтобы помочь ему подняться, вспомнив, что он был слишком слаб, чтобы прийти в школу, но он велел:

— Ложись в постель.

Я, к своему удивлению, повиновалась. Он подошел к изножью кровати и начал рыться в разбросанной одежде, лежавшей там со вчерашнего дня, среди которой была и моя ночная сорочка. Каждый предмет он подносил к носу и нюхал, как собака. Затем бросал и брал следующий, пока не испачкал все. Все это время он не сводил с меня взгляда блестящих глаз. Наконец он подошел ко мне и встал рядом. Искалеченная рука, которую он прижимал к телу, оказалась над моим лицом. Пальцы заканчивались длинными, острыми когтями. Другой рукой он развязал бант у меня на шее, схватил блузку и разорвал ее, открыв мою грудь. Он медленно разогнул руку и выставил когти. Рука оказалась вполне здоровой. Он опускал ее не спеша, наслаждаясь. В его жестоких глазах сверкнуло предчувствие экстаза — с тех пор я видела его у многих своих клиентов. Затем рука исчезла из моего поля зрения, и я ждала, не дыша, ни о чем не думая. Ждала. А потом когти вонзились в мою плоть. Я словно одеревенела, почувствовав, как будто мне в сердце вонзили кусок льда. Спина моя изогнулась, и я подумала, что сейчас сломается позвоночник, но я не могла пошевелиться, чтобы защититься от кошмарного вампира. Он вздохнул, и я почувствовала, как его пальцы подбираются к моему сердцу. Эта боль — я не могу объяснить, но в ней была какая-то сладость, страдание смешивалось с почти невыносимым наслаждением. Я закричала, пытаясь вырваться из лап Акакия. Он рассмеялся — но не как ребенок, а как сам дьявол. Выпрямился. Глаза его увеличивались, приближались, заслонили все остальное.

Я проснулась, вечернее солнце ослепило меня — оно светило в окно, опустившись низко над горизонтом. Я встала, но от охватившего меня головокружения покачнулась и вынуждена была перевести дыхание. Эти кошмары, подумала я, совершенно лишили меня сил. Я подошла к умывальнику, чтобы освежиться, и увидела свое отражение в зеркале. На груди у меня виднелось кольцо из пяти крошечных белых шрамов, окруженных синяками. Синяки скоро исчезли, но, если я зажгу лампу, ты увидишь шрамы. Заметив их, я разрыдалась. В эту минуту жена Шалдина позвала всех ужинать. Я не знала, что мне делать. Рассказать им? В этом не было смысла — они не проявляли сочувствия ко мне прежде, не проявят и теперь. А может быть, даже выгонят из дома. Я вытерла слезы, умылась, застегнула и пригладила блузку.