После заката

— Не нравится — пешком ходи.

Они все психи, сказала сегодня Марина, самые сумасшедшие психи, они поминают родителей кровью и устраивают танцы под дикую музыку… Может и так, но просматривается в здешнем сумасшествии система и логика… Не очень понятная со стороны логика, но… Кирилл вдруг подумал, что знает, зачем Рябцеву усилители и динамики: чтобы, ха-ха, слушать музыку, зачем же еще? Слушать так уж слушать, везде и всем, — в каждом доме Загривья, и в окрестных полях, и на уставленном свастиками кладбище… И на болоте Сычий Мох, если кто-то отправился туда с корзинкой собирать «деньгу»… Не таскать же с собой плеер, если вдруг захочется потанцевать на болоте? Концерт по заявкам своих, скажет в микрофон Рябцев, прежде чем дернуть большой рубильник, а чужих нам тут не надо, чужие идут пешком восвояси… Музыка у нас психоделическая — делает психов, ха-ха, качество гарантировано! Сойди с ума — и станешь своим, поня́л, нет? И тоже пойдешь на болото с большой такой корзинкой… С двухведерной. За деньгой.

ЗИЛ остановился. Генаха матернулся. Магнитола стонала, визжала и скрипела. У Кирилла появилось нехорошее предчувствие…

Двигатель работал странно — то взвывал, перекрывая «музыку», то сбрасывал обороты, чуть не глох. Гена, ничего не сказав, распахнул бардачок, что-то схватил из него (Кирилл не успел разглядеть, что именно), выскочил из кабины. Через секунду лязгнула поднимаемая крышка капота.

Да что ж за день сегодня такой, фатальный для автотехники? А вот такой… Родительский…

Ничего, утешал себя Кирилл, все-таки не заглохли мертво, как «пятерка»… Коли уж Геннадий успешно раскатывает на древнем драндулете, должен знать его как свои пять пальцев, сейчас что-нибудь подтянет-подкрутит… Запас времени есть, успеют.

Остановились они у самой границы полей и леса — дорога делала здесь поворот и исчезала среди деревьев. От Загривья километров восемь или десять, до выезда на шоссе — больше тридцати. Успеют…

Но секунды капали, неумолимо съедая запас времени. Геннадий не возвращался, и все его усилия каких-либо изменений в работу двигателя не вносили. Ладно хоть идиотская запись закончилась, и Кирилл, естественно, не стал переворачивать кассету.

Измучившись бесплодным ожиданием, он открыл дверцу, вылез из кабины… Гена в прямом смысле слова ушел в работу с головой, причем трудился методом Толяна Форносова — вслепую, на ощупь, без какого-либо источника освещения. Хорошо что не пальцами ног… Отвлекать его не хотелось, — однако спустя пару секунд вынырнул сам, успокаивающе кивнул Кириллу:

— Щас поедем… Ты… эта… в общем…

Говорил он громко, перекрывая звук работающего двигателя. Но между словами делал длинные паузы, — словно вследствие природной молчаливости, усугубленной одинокими рейсами, успел изрядно подзабыть, как именуются те или иные предметы и явления, — и вспоминал по ходу речи.

— Там… эта… в кузове… канистра, в общем… ты эта… принеси… у самой кабины… под тряпками…

И он снова нырнул в глубины двигателя.

Кирилл поспешил было к кузову, но тут же понял, что ничего там не разглядит, стемнело окончательно. Вспомнил, что только что видел фонарик в распахнутом бардачке — запрыгнул на подножку, достал.

Фонарь был небольшой, на две цилиндрических батарейки, потертый и с треснувшим стеклом, — но луч света выдал сильный и яркий. Кирилл быстро прошел вдоль грузовика, прикидывая, как бы перемахнуть в кузов и не слишком при этом испачкаться, — «зилок», честно говоря, напоминал поросенка, отыскавшего в летнюю жару шикарную, глубокую и грязную лужу.

Под задним бортом обнаружилась коротенькая, на две ступени, металлическая лесенка, но Кирилл не успел поставить на нее ногу: выхлопная труба взревела, выбросив в лицо струю вонючего дыма, — и ЗИЛ тронулся с места.

Он обрадовался — ремонт завершен успешно! — но тут же понял, что радоваться нечему. Грузовик катил и катил, все более ускоряясь… Секунду или две, когда можно было попытаться вскочить на ходу, Кирилл упустил.

Ошарашенный, он наблюдал, как ЗИЛ исчезает за поворотом: Генаха рулит, высунувшись из окна, потому что капот до сих пор поднят… Ни дать, ни взять — огнеглазое чудовище, несущееся с распахнутой пастью на ночную охоту.

Отблески фар несколько секунд мелькали сквозь деревья, затем исчезли. Чуть позже смолк звук двигателя. Кирилл остался один на темной дороге.

Все понятно… — отрешенно подумал он. Нет, не так, сначала в голову пришли другие слова, энергичные и малоцензурные, адресованные Генахе. Но все и в самом деле понятно… Для чего этому уроду брать фонарик из бардачка? Он и так знает свой ЗИЛ как пять пальцев, знает достаточно, чтобы симулировать поломку и спокойненько дождаться, когда пассажир сам вылезет из кабины, горя желанием чем-то помочь, как-то ускорить процесс… И никакой канистры в кузове, разумеется, не было.

Но зачем?!

Кирилл коснулся пояса — барсетка на месте, все деньги при нем. Да еще и трофей — фонарь с треснувшим стеклом. Шутка? Незамысловатая и бескорыстная деревенская шутка? Или все серьезнее? Последнее предупреждение — вали отсюда подобру-поздорову, чужих нам тут не надо? Черт побери, так они и без того бы уехали, получили бы трамблер и уехали, зачем же…

Пока он ломал голову, вновь послышался звук двигателя, свет фар замелькал сквозь деревья. ЗИЛ возвращался, капот теперь был опущен. Кирилл шагнул с обочины на проезжую часть, замахал отчаянно: все, мол, шутка оценена по достоинству, все смеялись до упада, все надорвали животики, а теперь давай все-таки поедем к шоссе…

ЗИЛ несся, не делая попыток притормозить. Прямо на него. Слепил фарами. Все ближе и ближе.

Он не за тобой, безвольно подумал Кирилл. Он за своим фонарем. А ты останешься на дороге, как та лиса: с перебитым хребтом, с вытекшей изо рта лужицей крови…

Надо было немедленно отойти в сторону, а еще лучше — спрыгнуть в неглубокий придорожный кювет, но Кирилл застыл в странном оцепенении, словно загипнотизированный бьющим в глаза потоком света…

ЗИЛ аккуратно вильнул, объезжая его, и покатил в сторону Загривья.

Вдалеке сверкнула первая, пока беззвучная зарница.

Гроза приближалась.

Вернувшись в дом, Марина понятия не имела, чем заняться.

Уныло послонялась туда-сюда, зачем-то включила неисправный телевизор — посмотрела на туманно-белый экран, послушала громкое шипение — и выключила. Прилегла было на кушетку, но тут же встала… Вновь сделала бесцельный круг по горнице.

А потом поняла, чего именно ей хочется. И в чем она сама себе не решается признаться.

Ей хотелось поднять полированную крышку радиолы, и…

Медленно, с тягучим скрипом, Марина отворила дверцу шкафа. Столь же медленно вытянула из-под стопки рубашек рентгеновский снимок… Подумала: интересно, жив ли человек, чьи ребра изображены здесь? Догадывается ли…

Неожиданно она разозлилась и оборвала мысль, — пустую, ненужную, служащую лишь дымовой завесой для того, что делали руки, делали словно сами по себе, без воли хозяйки… Они, руки, уверенным движением подняли крышку «Ригонды». И уже надевали пластинку на штырек проигрывателя.

Нет уж! Она НЕ ХОЧЕТ снова слушать записанную на скелете мерзость! Не хочет! Это НЕ ЕЕ желание!

Марина сдернула пластинку со штырька, шагнула к шкафу — тут же передумала, быстро прошла на кухню, отыскала большие портновские ножницы… Собственно, одного разреза оказалось бы вполне достаточно, чтобы вновь не поддаться искушению, но Марина кромсала и кромсала пластинку с непонятным самой себе мстительным чувством: вот тебе, вот! Отправляйся в свой пластиночный ад, среди людей тебе не место!

Мелкие, неровно расстриженные кусочки отправились… не в ад, конечно, — в печную топку. Она даже хотела их поджечь, даже зашарила по карманам в поисках зажигалки, — но не нашла, а затем порыв угас столь же неожиданно, как и возник…

И что на нее накатило? Скорее бы возвращался Кирюшка, пока она окончательно не поехала крышей в одиночестве. Он смешной и глупый, и совершенно не приспособлен к жизни без ее опеки, все так… Но лишь когда муж рядом, она чувствует себя спокойно и уверенно.