Голод. Последний вампир

 Она все же пришла к нему. Он чуть не рассмеялся вслух, но вовремя спохватился и радостно позволил втянуть себя в знакомую игру, которой они любили развлекаться в душе.

 — У меня только одна часть грязная.

 — Какая? — Она произнесла это чопорно, подняв брови, с пылающим лицом.

 Он прикрывал себя руками, как фиговым листком. Теперь он их убрал.

 — О! Похоже на колбасу.

 — Не хочешь отведать?

 — И замочить волосы? Ни за что в жизни. Я, впрочем, ее помою, поскольку ты говоришь, что она грязная.

 Оба наслаждались необыкновенно. Она мыла его медленно, уделяя особое внимание самым чувствительным местам и сохраняя при этом на липе выражение полнейшей непричастности к происходящему. Когда же он стал мыть ее, касаясь всего тела, ощущая под руками жизнь ее плоти, ему показалось, что он перенесся в сказку.

 Лицо ее раскраснелось, глаза искрились. Он знал, что она отчаянно возбуждена, и решил ее подразнить.

 — Ты заказала китайские блюда?

 — Конечно. О черт! Полагаю, нам придется подождать.

 — Серьезно? — Подойдя к ней, он поднял ее и, прижав к себе, откинулся назад.

 — Том, не надо. — Но она не сопротивлялась. Ей наверняка было страшно — вдруг он потеряет равновесие, если она станет бороться. — То-о-м... — Он вонзился в нее стоя, широко расставив ноги, обхватив ее за талию. Ее ноги болтались в нескольких дюймах от пола. — Том, сумасшедший, опусти меня!

 — Сейчас принесут китайскую пищу.

 — О, Том...

 Он больше не мог терпеть. Он поставил ее на ноги, но лишь потому, что невозможно удерживать эту позу достаточно долго, чтобы довести акт до конца.

 — Марш в постель, — хрипло выдохнул он. Она побежала к кровати.

 — Том. — Она коснулась ладонями его щек. — Никогда не думай, что я тебя не люблю. — Она жадно его поцеловала и притянула к себе. Вначале медленно, затем все ускоряясь, все более яростно и нетерпеливо, они неслись вперед, к одной им видной цели, неслись упрямо, неумолимо, пока Сара наконец не закричала, широко распахнув глаза и вонзив ногти ему в спину. Он растворялся в ее горячей влажной плоти, в мерно вздымавшихся волнах прилива, бездумно выкрикивая ее имя и страстно стремясь к ней.

 Ибо барьер оставался.

 Лежа теперь рядом, он взглянул на нее:

 — Сара...

 — Ш-ш! — Раздался короткий смешок, и она чмокнула его в нос. Но и она ощущала этот барьер, об этом говорили слезы в ее глазах. — Том, я люблю тебя.

 Что толку в бесконечном повторении одного и того же! Так бездарные колдуны бормочут свои магические заклинания, надеясь на чудо. Он хотел спросить, потребовать, чтобы она сказала ему в конце концов, чего же им не хватает. Ужасно больно думать о том, сколь много отдают они друг другу, взамен получая... что? Радость общения — как впостели, так и вне.И все это прекрасно, но, раз уж они любят друг друга, почему ни один из них по-настоящему в это не верит?

 Том почувствовал облегчение, услышав звонок в дверь.

 — Мы вовремя закончили, — сказал он. — Вот и еду принесли.

 — Нам следовало бы подождать...

 — Мы не могли.

 Рассмеявшись, она встала и накинула халат.

 — Где твой бумажник? У меня нет ни цента.

 — В брюках. — Он смотрел, как она роется в одежде на полу, берет деньги. Взяв у посыльного коробки, она все расставила на столе в их небольшой столовой. Он последовал за ней, решив пренебречь одеждой. Они проголодались и съели все до крошки, несмотря на то что она, как обычно, заказала чересчур много.

 Том замерз, надел халат. После обеда они безуспешно старались занять себя телевизором

 — Ты что-то притихла, — сказал он наконец. Он ощущал какой-то неясный страх — боялся нарушить молчание. Но еще больше боялся он продлить его.

 — Я думаю о лаборатории, — ответила она, подняв колени к подбородку и обхватив их руками. — Думаю о том, что же, Бога ради, могло случиться с этим резусом.

 — Даже сейчас?

 Она взглянула на него изумленно.

 — А почему бы и нет? Мы же закончили заниматься любовью, разве не так?

 — Как скажешь.

 — Том, ты же знаешь, я всегда... готова. Даже и не думай, что это не так.

 — Я знаю, я слишком приземлен.

 — Да, но это не значит, что я не рада твоей любви. Мы просто уже закончили. Естественно, мне бы хотелось поговорить о лаборатории. Это ведь моя другая жизнь. И если Хатч...

 — Да что Хатч! Он у меня в руках. И потом, твоя работа имеет такое невероятное значение, что он уже ничем не сможет помешать. Ты получишь свои ассигнования.

 — Надеюсь.

 — Поверь мне. Все будет так, как раньше, я все сделаю.

 — Я верю тебе. — Она скользнула к нему — он сидел, облокотившись о спинку дивана, — и пристроилась рядом, склонив голову ему на плечо. — Верю во всем и всегда.

 В ее словах звучала такая искренность, что страхи его почти исчезли.

 — У тебя есть все основания мне верить, — сказал он. — Я бы скорее умер, но не допустил бы твоего провала.

 Она поцеловала его руку.

 — Это самое прекрасное, что в тебе есть. Ведь каждое твое слово — правда.

 И в тот момент он в этом не сомневался.

 — Это так, — сказал он.

 Они сидели молча, тесно прижавшись друг к другу. Было тихо, лишь с улицы время от времени доносились отдаленные звуки сирен, автомобильные гудки да вздохи ветра.

 — Мне кажется, в последнее время мы как-то избегали говорить о лаборатории, — наконец сказала Сара. — По крайней мере, я.

 Том совершенно четко понимал, что она имеет в виду. Лаборатория была местом смерти. Он молча кивнул.

 — Я все еще не могу в это поверить. Что могло стать причиной столь внезапного разложения? И оно произошло так быстро! Даже смотреть было страшно.

 — Это будет великое открытие, Сара. Огромный рывок вперед.

 — Вперед — но куда? Ведь под конец — перед смертью, я имею в виду, — эта обезьяна превратилась в совершенного зверя, я таких никогда и не видела. Том, та ненависть, что горела в его глазах, — это ведь ненависть даже и не зверя. Но и не человека. Это было что-то чуждое, что-то такое, что выходит за пределы наших знаний, наших переживаний. Это ненависть, которую испытывает чудовище ко всему нормальному.

 — Тебе не кажется, что ты фантазируешь? Она мотнула головой.

 — Я превратила эту обезьяну-резуса во что-то совершенно дикое. И вряд ли это только мои фантазии.

Сон отпустил Мириам в три часа утра. Она снова Спала в комнате на чердаке, заперев дверь. Она открыла глаза. Полнейшая темнота окружала ее — чего нельзя было сказать о тишине. Со всех сторон доносилось поскребывание, шепот, неустанное шевеление. Страшно даже представить, как они сидят в своих сундуках, так близко от нее... А она здесь Спала!Она поскорее включила свет.

 Но ни свет, ни крепость сундуков — ничто сейчас не могло успокоить ее. Она поспешила выбраться из комнаты, прошла чердак, ступила на лестницу... И остановилась, чтобы прислушаться. Прежде чем идти, надо определить, где Джон.

 Мириам обладала тонким слухом. Вне всяких сомнений, в доме его нет. Печь в подвале еще не остыла, а он снова пошел на охоту. Она взглянула на часы. И восемнадцати часов не прошло, как он схватил этого ребенка из местных. Скоро он иссохнет, станет легким, хрупким — как бумага, — и она сможет легко справиться с ним.

 Мириам надеялась, что он будет осторожен. Это первое правило выживания — хватать лишь тех, кого не разыскивает полиция, иначе полиция никогда не прекратит поиски. И более чем глупо в эти времена хватать детей.

 Она спустилась в библиотеку и открыла панель в стене, за которой находилось управление ее охранной системой. Датчики по периметру функционировали, но электростатические щиты были выключены. Она их включила. Он сделает ошибку, если попытается войти в дверь, — удар тока на некоторое время лишит его сознания, и она сможет наконец сделать то, что должно быть сделано.

 Затем она достала бумаги, полученные от агента по найму, информацию о здании Эксельсиор-Тауэрс. Она тщательно рассмотрела план квартиры — такой же, как у Сары Робертс, — запоминая расположение комнат.