Иная

Я узнала строчку из «Эннабел Ли».

— Жить у моря, после детства, проведенного в глубине материка, в Аргентине… это произвело на меня глубокое впечатление. Звуки и запахи океана дарили мне ощущение неизведанного прежде умиротворения.

Он отвернулся и снова остановил взгляд на композиции с тремя птичками.

— Каждый день я проводил на пляже, строя песочные замки и собирая раковины. Однажды днем девочка в белом сарафане подошла ко мне и взяла за подбородок. «Я тебя знаю, — сказала она. — Ты живешь в коттедже Блю Байю».

У нее были голубые глаза и темно-рыжие волосы, маленький нос, полные губы, изогнутые в такой обаятельной улыбке, что я и сам улыбнулся. Я посмотрел ей в лицо, когда она взяла меня за подбородок, и что-то вспыхнуло между нами.

Он умолк. На мгновение единственным звуком в комнате осталось тиканье напольных часов.

— Так что, как видишь, когда мы встретились в Саванне, у меня и тени сомнения не было, полюбим ли мы друг друга. — Голос его звучал негромко и мягко. — Я полюбил ее за двадцать лет до этого.

— Любовь?

— Любовь, — произнес он уже громче. — «Форма биологического сотрудничества, при которой эмоции каждой особи необходимы для выполнения инстинктивных целей партнера». Это написал Бертран Рассел.

Отец откинулся на спинку кресла.

— Что загрустила, Ари? Рассел также называл любовь источником восторга и источником знания. Любовь требует сотрудничества, и человеческая этика коренится в этом сотрудничестве, В своей высшей форме любовь обнажает ценности, о которых мы в противном случае никогда не узнали бы.

— Это так абстрактно, — сказала я. — Я бы хотела услышать о том, что ты чувствовал.

— Рассел был прав во всех отношениях. Наша любовь была источником восторга. И твоя мать бросала вызов всем моим принципам.

— Почему ты всегда говоришь «твоя мать»? — спросила я. — Почему не называешь ее по имени?

Он расплел руки и сцепил пальцы за головой, взглянув на меня спокойно-оценивающим взглядом.

— Мне больно его произносить, — сказал он. — Даже спустя столько лет. Но ты права… ты должна знать, кто была твоя мать. Ее звали Сара. Сара Стефенсон.

— Где она? — Я уже давно спрашивала об этом, но безрезультатно. — Что с ней случилось? Она еще жива?

— Я не знаю ответов на эти вопросы.

— Она была красивая?

— Да, красивая. — Голос его вдруг охрип. — При этом у нее начисто отсутствовало тщеславие, свойственное большинству красивых женщин. Но порой она бывала не в духе.

Он закашлялся.

— Когда мы стали парой, она организовывала наше совместное время. Она планировала дни, словно художественные постановки. Однажды после обеда мы отправились на пикник на остров Тайби; мы ели чернику и пили шампанское, подкрашенное Кюрасао, [12] и слушали Майлза Дэвиса, а когда я спросил, как называются ее духи, она сказала, что это «L'Heure Bleue». [13]

«Счастливые мгновения», — говорила она. Одно такое мгновение случилось в тот день. Она дремала. Я лежал рядом с ней и читал. Она сказала: «Я всегда буду помнить шум моря, шелест переворачиваемых страниц, и запах „L'Heure Bleue“. Для меня они означают любовь».

Я дразнил ее романтичной дурочкой. Она меня — скучным интеллектуалом. Она искренне верила, что вселенная непрестанно шлет нам чувственные послания, которые нам никогда не разгадать до конца. И старалась в ответ посылать свои.

Затем папа сказал, что на сегодня хватит — было уже поздно и очень темно за окном. Завтра он расскажет дальше.

Я не возражала и отправилась наверх спать, и в ту ночь не плакала и не видела снов.

Я ожидала, что отец продолжит рассказ об ухаживании за мамой, но на следующий день уроки начались совершенно иным образом.

Он сказал, что вместо библиотеки предпочитает посидеть в гостиной. В руке у него был стакан с пикардо, хотя обычно он выпивал только когда уроки заканчивались.

После того как мы устроились на своих обычных местах, он резко сказал:

— Я скучаю по некоторым человеческим качествам… видя, как легко ты разговариваешь с Деннисом, — взаимное расположение, добродушное подшучивание. Конечно, имеется ряд компенсирующих свойств. — Он улыбнулся, не разжимая губ, той самой полуулыбкой ученого. — Одно из которых — память. Я помню все. Из наших разговоров черпаю то, чего не получаешь ты. Но у тебя скрытая память… то есть тебе, может, и недостает сознательных воспоминаний о прошедших событиях, но подсознание сохраняет отчетливые зашифрованные фрагменты.

Я всегда рассчитывал, что в свое время ты их расшифруешь. Когда соответствующие стимулы запустят механизм памяти, ты вспомнишь все сознательно.

Я подняла руку, и он остановился. Мне потребовалось около минуты, чтобы уяснить, о чем он мне толкует. Наконец я кивнула, и он продолжил рассказ.

Жизнь моего отца делилась на пять различных фаз. Первая, детство, протекала, по его словам, однообразно: регулярное питание, сон, уроки. Он сказал, что постарался создать для меня похожие условия, и процитировал высказывание Бертрана Рассела, что однообразие есть существенная составляющая счастливой жизни.

Оставив дом своей тети для поступления в Виргинский университет, отец вступил в следующую фазу: буйные годы, как он называл их сейчас. Занятия давались ему легко, и он посвящал изрядную долю времени выпивке, азартным играм и постижению женщин.

Затем он встретил в Саванне мою маму, и началась третья фаза.

Она ушла от мужа и переехала в квартиру в старом кирпичном доме через улицу от Колониального кладбища Саванны. (И здесь, будто желая продемонстрировать мощь своей памяти, папа описал тропинки, которые вели через кладбище, устланные битыми устричными раковинами, и узоры, вырезанные на кирпичных поребриках по бокам.) Это были спирали. Отец сказал, что ему не нравилось смотреть на них, но спираль — один из моих любимых символов. Ваш тоже? Они символизируют творение и рост, если закручиваются по часовой от центра, и разрушение, если закручены влево. Известно, что ураганы в Северном полушарии закручены влево.

Мама устроилась в компанию, занимавшуюся сбором, упаковкой и продажей меда. Она отказалась брать какие бы то ни было деньги у бывшего мужа и начала бракоразводный процесс.

Каждые выходные мой отец тратил восемь часов на дорогу из Шарлоттсвиля до Саванны и каждый понедельник уезжал обратно. Он никогда не возражал против поездки на юг. А вот дорогу обратно ненавидел.

— Когда ты влюблен, разлука доставляет физическую боль.

Он говорил так тихо, что мне пришлось наклониться вперед, чтобы расслышать.

Я пыталась надставить, какие чувства я могла бы испытывать к Майклу, не будь я такой замороженной. «Ари-ледышка». В то время мне было легко думать о себе в третьем лице. «Ари подавлена, — часто думала я. — Ари предпочитает быть одна».

Но рядом с папой я забывала о себе. Слушать его рассказ, теперь я это понимаю, было наилучшим способом примириться со смертью Кэтлин.

Дом в Саванне, где поселилась мама, был трехэтажный, выстроенный из красного кирпича, с зелеными ставнями, коваными железными балконами и оградой, увитой глицинией. Ее квартира помещалась на втором этаже. Они с отцом иногда сидели, потягивая вино и беседуя, на балконе, выходящем на кладбище.

Местные говорили, что в доме водятся привидения. Однажды ночью в середине недели мама, будучи одна в доме, резко проснулась от ощущения чужого присутствия в комнате. На следующий день она по телефону описала происшествие моему отцу: «Мороз пробрал меня до костей, а ведь я лежала под одеялом, и ночь была не холодная. В комнате стоял туман. Я видела, как он клубится в проникавшем снаружи свете уличного фонаря. Затем он сгустился и начал принимать форму. Я, не задумываясь, произнесла: «Спаси меня, Господи. Спаси меня, Господи».