Витторио-вампир

– Неисповедимы пути Господни, – задумчиво проговорил он. – Я уверен, что это не пустые слова.

– Не искушай Всевышнего! – остерег отец, допивая остатки вина из своего кубка.

Я поспешно налил еще им обоим.

– А наш маленький глухонемой земляк, – послышался посторонний голос.

Я посмотрел вверх. То был хозяин гостиницы – он стоял подбоченившись, с подносом в руке, передник плотно облегал выпирающее брюшко.

– Монахини забрали его с собой, мне помнится, не так ли?

– Точнее, они за ним вернулись, насколько я знаю, – отозвался священник. Я отчетливо видел, что он словно бы насторожился и даже встревожился.

Хозяин гостиницы убрал со стола мою пустую тарелку.

– Самым ужасным несчастьем оказалась та моровая чума, – шепнул он мне на ухо. – Ох, все это давно прошло, поверьте, иначе бы я не промолвил ни слова. Ничто иное не могло бы опустошить город с такой молниеносной скоростью.

– Нет, конечно, все те семейства погибли именно от этой болезни, – сказал старик. – Спасибо нашим докторам и странствующим монахам. Всех увезли в больницу во Флоренцию.

– Жертв чумы? Забрали во Флоренцию? – спросил я в полном недоумении. – Любопытно, кто же раскрыл городские ворота и с чьего позволения их впустили?

Францисканец пристально взглянул на меня, как если бы что-то внезапно и глубоко его взволновало. Хозяин гостиницы сжал плечо священника.

– Это были счастливые времена, – произнес он. – Я тоскую по тем процессиям в монастырь – его тоже теперь не стало, разумеется, – но никогда мы не жили лучше, чем теперь.

Я позволил себе неторопливо, весьма многозначительно перевести взгляд с хозяина гостиницы на священника и обнаружил, что он внимательно смотрит на меня, а уголки его губ нервно подрагивают. В глаза мне бросились глубокие морщины, изрезавшие опечаленное лицо, и плохо выбритый безвольный подбородок.

В наш разговор вмешался какой-то древний старик и сообщил, что не столь давно в близлежащей деревне слегла, захворав чумой, целая семья и что их забрали в Лукку.

– Это было чрезвычайно щедро и благородно со стороны… Кто это был, сынок? Я запамятовал…

– Ах, какое это имеет значение? – раздраженно откликнулся хозяин гостиницы. – Сеньор, – обратился он ко мне, – быть может, еще вина?

– Для моих гостей, – указал я жестом. – Мне пора идти. Не терпится посмотреть, какие книги здесь есть в продаже.

– Вы можете прекрасно устроиться в этой гостинице, – проговорил священник с внезапной настойчивостью, но мягким тоном. Он продолжал внимательно смотреть на меня, сдвинув брови. – Это в самом деле прекрасное место, и мы могли бы воспользоваться услугами какого-нибудь студента. Но…

– Однако я и сам еще весьма молод, – ответил я, перекидывая ногу через скамью и собираясь встать из-за стола. – Здесь нет никого из моих сверстников?

– Видишь ли, дело в том, что все они уехали из города, – пустился в объяснения коротышка. – А те немногие, что остались, заняты – помогают родителям вести дела. Никто не болтается здесь просто так.

Нет, молодой человек, бездельников и мошенников у нас не водится!

Священник смотрел на меня изучающим взглядом и словно бы не слышал замечаний старика.

– Да, вы образованный молодой человек, – наконец произнес он, по-прежнему чем-то явно встревоженный. – Несомненно так! Подтверждением тому и ваша манера говорить, и те мысли и соображения, которые вы высказываете. – Он на мгновение замолчал, а потом вдруг спросил: – Полагаю, в самом скором времени вы продолжите свой путь – не так ли?

– Вы считаете, мне следует уехать? – спросил я.– Или все же остаться?

Тон моего голоса оставался ровным и вежливым.

– Не знаю, – с легкой усмешкой ответил он, но тут же вновь помрачнел, и на его лице появилось едва ли не скорбное выражение. – Помоги вам Бог, – прошептал он.

Я придвинулся к нему и наклонился ближе. Заметив это, хозяин гостиницы понял, что я намерен побеседовать конфиденциально, отвернулся и занялся своими делами. Коротышка самозабвенно доверился своему кубку.

– В чем дело, святой отец? – спросил я шепотом. – Ведь город процветает, разве не так?

– Ступай своей дорогой, сын мой, – в голосе священника прозвучали нотки зависти. – Хотелось бы и мне поступить так же, будь на то моя воля. Но я обязан соблюдать однажды данный обет послушания. Кроме того, здесь мой дом и здесь мой отец, а все остальные исчезли бесследно… Или так только кажется… – Тон его внезапно стал жестким, и он мрачно добавил: – Будь я на твоем месте, никогда бы здесь не останавливался.

Я кивнул.

– Ты выглядишь необычно, сын мой, – продолжал он все тем же шепотом. Наши головы сблизились. – Слишком сильно выделяешься. Ты хорош собой и с ног до головы разряжен в шелка и бархат. Да и твой возраст… Ты уже далеко не ребенок.

– Да, понимаю, в этом городе мало молодых людей, во всяком случае из тех, кто склонен задавать неудобные вопросы. Лишь пожилые и смиренные, те, кто принимает действительность такой, какова она есть, и не вдается в детали, стремясь докопаться до сути.

Мой излишне риторический выпад не вызвал с его стороны никаких возражений, и я пожалел, что вообще сказал это. Быть может, причиной этой небольшой оплошности послужил кипевший в моей груди гнев и в горьких словах отразились мои страдания? Так или иначе, ничего хорошего в этом нет. Я рассердился на себя.

Священник прикусил губу. Хотел бы я знать, за кого он тревожился – за меня, за себя или за нас обоих?

– Зачем ты пришел сюда? – задал он мне прямой вопрос, и тон его был почти покровительственным. – Как ты вообще здесь очутился? Говорят, ты пришел в ночи. Не вздумай и уходить отсюда ночью. – Его голос перешел в тихий, едва различимый шепот.

– Вам не следует беспокоиться обо мне, святой отец, – ответил я. – Молитесь за меня. Этого вполне достаточно.

Он явно страшился чего-то, и это было столь же заметно, как ранее страх молодого доминиканца. Но этот священник, несмотря на зрелый возраст, морщинистое лицо и влажно блестевшие от вина губы, вызывал во мне больше симпатии и казался более искренним. Создавалось впечатление, что он совершенно опустошен некими событиями, остававшимися за гранью его понимания.

Я направился к выходу, но почти уже возле самых дверей он нагнал меня и схватил за руку.

– Мой мальчик, – прошептал он, когда я склонился к его губам, – есть еще нечто… нечто такое…

– Я знаю, отец, – ответил я и похлопал его по руке.

– Нет, ты не понимаешь. Послушай. Когда выйдешь из города, придерживайся главной дороги и двигайся в южном направлении, даже если ты уже выбрал для себя иной путь. Ни в коем случае не поворачивай на узкую дорогу, ведущую к северу.

– А почему нельзя ехать на север? – потребовал я ответа.

В полной растерянности, совершенно потрясенный, он отодвинулся от меня, не проронив ни слова.

– Почему? – шепотом повторил я свой вопрос. Он больше не смотрел мне в глаза.

– Грабители, – пробормотал он. – Шайки грабителей преграждают дорогу странникам. Они хозяйничают на дороге. Облагают данью, заставляют платить за проезд. Последуй моему совету – поверни к югу.

Он резко отвернулся от меня и – словно я уже покинул гостиницу и отправился в путь – заговорил со своим отцом; в тоне его при этом отчетливо звучала мягкая укоризна…

Я вышел из зала.

Как только я ступил на пустую улицу, мысль о грабителях заставила меня резко остановиться.

Большинство лавок были закрыты – послеобеденный перерыв, – но некоторые еще работали.

Висевший у меня на боку меч, казалось, весил не меньше тонны, меня слегка лихорадило после выпитого вина, а голова кружилась от всех откровений, которые мне довелось услышать.

Итак, подумал я, чувствуя, как пылают щеки, передо мной город, в котором нет молодежи, нет калек, нет полоумных; здесь никто не умирает, здесь не рождаются нежеланные дети! А на дороге к северу путников поджидают опасные разбойники.

Я двинулся вниз по склону, постепенно ускоряя шаг, вышел через широко распахнутые ворота и оказался за пределами города. Легкий ветерок приветствовал мое появление и показался мне весьма освежающим.