Морок

Я впервые честно призналась матери, что меня больно ранят ее разговоры о детях. Думаю, больше у нас не будет скандалов по этому поводу: она поняла! И даже сама принялась меня утешать. Только мне уж пора было бежать на урок…

Дети, дети… Где ж вы, мои дети?.. О чем я думаю?..

Теплый Малышкин локоть упирается, когда она пишет, мне в бок. Девочка не замечает — так увлеклась. Она посапывает носом. Нужно будет сказать ее маме: не начинается ли простуда? Я трогаю ее лоб — не горячий; отвожу упавшую прядь. Она, наконец, поднимает на меня блестящие темные глаза, и наши взгляды встречаются. Мы улыбаемся друг другу.

Дети мои, дети, где ж ваш папа бродит? О чем я думаю? Малышка уже закончила упражнение!

— Well… all right… what's then?

Полторы недели работы в России пролетели, как пара долгих, но увлекательных дней, и уже подходили к концу. Президентское слово исполнялось. Названия учреждений, где побывала съемочная группа, имена людей, с которыми беседовал Виктор Смит, звучали как легенда, ему удалось посетить такие места, где прежде не ступала нога иностранного журналиста. О некоторых встречах он попросил сам, другие были ему предложены; вторые порой оказывались значительно интереснее первых. Было много попыток саморекламы, но Виктор знал, как потом уберет ее. Он ездил в Петербург и даже — проспав две ночи в пассажирском кресле лайнера — летал в Сибирь. Когда он ставил галочки в длинном списке встреч и визитов, намеченных на день, то даже сам не верил, что все это он и его команда действительно успели сделать.

Нельзя сказать, что Виктор получал все, чего хотел. Часто и откровенно ему говорили: туда мы вас не допустим. За эту краткую честность Виктор испытывал особую благодарность к сопровождавшим его лицам: она экономила массу его времени.

Единственное обстоятельство, мешавшее ему и все время грозившее нарушить его планы, был грипп, который он подхватил, видимо, от президента. Уже в середине первой недели его зазнобило. К выходным вроде полегчало, а потом — из-за того, что даже в субботу и воскресенье он работал без перерыва, — накрыло возвратной волной. Кашель здорово мешал разговаривать, жар замедлял мыслительные процессы, поэтому он постоянно глушил кашель и сбивал температуру сильнодействующими лекарствами. Пару раз — когда общался с очень пожилыми людьми — надевал по примеру человеколюбивых японцев маску.

Уже накануне отъезда очередной собеседник спросил со снисходительной ухмылкой:

—  А почему вы зациклились на технике? Есть же биология, медицина, эргономика…

Виктор прикинулся простачком:

—  Вы думаете, в этих областях тоже можно найти нечто интересное? Вы же понимаете, — он перешел на доверительный тон, — зрителя заинтересуют какие-то яркие, броские открытия!

—  Я вам скажу, куда стоит сходить.

—  Надеюсь, вы не станете потом жалеть о том, что выдали мне военную тайну? — Виктор подосадовал на сорвавшееся с языка шутливое предостережение: вдруг человек и вправду предпочтет промолчать?!

—  Не пожалею, — ворчливо ответил собеседник. — Вся моя молодость там прошла, потом вот перебрался сюда. Та контора давно перестала быть секретной. Туда в свое время толпами водили американцев. Да и военным институт остается почти формально. Так, болтается на балансе. Поторопитесь. Когда соберетесь в следующий раз, вы можете уже не попасть туда. Он, видите ли, умирающий, этот институт. Отжил свое. Давно выросли преемники, помоложе и получше. Но какая история! Какое славное прошлое! Какие имена! Обязательно сходите!

—  Но куда? Вы не сказали, как называется этот почтенный старец.

Собеседник усмехнулся:

—  Называется по старинке: Институт психогигиены военного труда.

Виктор мягко улыбнулся. Название пахло нафталином тридцатых.

Когда он попросил о допуске в эту контору, его «гид» сразу дал согласие, но недоуменно пожал плечами. Виктор, подвинув другие дела, встроил посещение института в график четверга — последнего дня своего нынешнего пребывания в России.

Сегодня — мой законный выходной. То есть не совсем законный, конечно. Просто в организации, где руководство из соображений личной выгоды регулярно задерживает паршивенькую зарплату, а отчеты о проделанной работе давно стали пустой формальностью, непосредственный начальник должен быть идиотом, чтобы требовать от сотрудников ежедневного присутствия на рабочем месте. Я имею право на целых два «библиотечных» дня и успешно им пользуюсь.

Сегодня сильный ветер с утра порывисто швыряет в оконные стекла мелкую снежную крошку, колкую даже на вид и на звук. Прохожие жмутся, кутаются в воротники, отворачивают лица от воздушных поцелуев метели. Дома тепло: батареи в этом году греют вовсю, под пледом на диване до неприличия комфортно. Жаль, книжки интересной нет под рукой.

Сегодня мама на работе и не провожает меня глазами, полными сожалений о моей печальной судьбе, каждый раз, как я прохожу по квартире.

Может, все дело в том, что нет интересной книжки? Что ж меня так мотает с самого утра? Места себе не могу найти. Мне все кажется, что сегодня я должна обязательно пойти на работу. Не просто пойти: бежать туда надо, немедленно! Будто я забыла о чем-то очень важном, о каком-то мероприятии, которого не должна пропустить. Но если я там нужна, они позвонили бы мне…

«Если хочешь поработать, ляг поспи — и все пройдет…» Не проходит. Ложилась, садилась, тупо смотрела в одну точку, включала новости по ящику. Хочу на работу!

Может, ужин заранее приготовить? Нет, там еще с вчера осталось полкастрюли солянки…

Что я делаю?.. Достаю из шкафа брюки! Времени сколько? Одиннадцать. Если быстро соберусь, буду там еще до начала обеденного перерыва. Ладно! Сегодня вроде как поработаю, а пятницу объявлю «библиотечной»…

Быстрее, быстрее! Что ж я так мчусь-то? Не все ли равно: на пять минут раньше, на пять минут позже? Глупая затея. Напрасно я сорвалась с места и поехала. О! Перекресток почти свободен! Испугался народ гололеда, пересел на общественный транспорт. Вот только этот микроавтобус пережду и пойду. Забавный какой! Живого места нет от надписей, и все — аббревиатуры, и все — латиницей.

Проехал, можно идти. Ой, как же… Тошно как… Привет от «критических дней»… Зачем я примчалась, дома что мне не сиделось?

«Институт психогигиены военного труда». Новенькая табличка с довольно помпезным гербом учреждения, несшим на себе какой-то латинский девиз, отчасти прикрывала крупную щель в стене. На миг Виктору стало не по себе: что он тут забыл? Зачем отменил другой интересный визит?

В следующий миг он увидел мемориальные доски. На двух — выразительные портреты людей, имена которых знал весь мир, на третьей — забавная обезьянка, та самая, популярности которой мог бы позавидовать любой нобелевский лауреат.

Виктор обернулся посмотреть, что делает Гарри, и одобрительно кивнул: тот как раз поднимал объектив камеры от мемориальных досок чуть выше — так, чтобы стала видна стена с лупящейся краской и висящими на честном слове кусками штукатурки. Дальше фокусное расстояние изменится и станет видно одновременно благородные лица знаменитых ученых в добротном мраморе и обшарпанную стену здания, в котором они когда-то трудились.

Душу пронзила острая печаль.

Что за дурацкие сантименты? Должно быть, все от температуры, которую, заразу, сегодня никак не удается сбить! Он решительно двинулся к подновленному стеклобетонному подъезду.

Беседа с генералом была уже почти закончена, и тот собирался лично провести журналистов по территории института, когда у Гарри зазвонил мобильник. Извинившись, он отошел к окну и ответил. После короткого разговора, снова извинившись перед генералом, отозвал Виктора в приемную.