Президент Линкольн: охотник на вампиров

— Почему вы бросили?

— Что?

Генри указал на блокнот передо мной. Я всегда держал записную книжку поблизости, на случай, если осенит блестящая мысль (такого со мной, конечно, не приключалось, но, знаете ли, надо держать ухо востро!). За прошедшие четыре часа я набросал полстраницы однострочных идей для рассказов. Вторых строчек ничто не предвещало. Нижнюю часть страницы занимал нарисованный человечек, который хохотал на самом краю обрыва. Подпись гласила: «Над пропастью не ржи». К моему прискорбию, за последние несколько недель ничего остроумнее мне в голову не пришло.

— Книгу. Я спросил, почему вы бросили ее писать.

Я в недоумении воззрился на Генри. Мне почему-то представился мужчина с фонариком: он шарил по затянутым паутиной полкам на темном складе. Мысль не из приятных.

— Извините, я не…

— Не поняли, да. Извините, я вам помешал.

Господи… Ну вот, теперь меня тянет извиняться в ответ на извинение.

— Ничего страшного. Просто… С чего вы…

— Вы похожи на писателя.

Генри указал на полки в глубине магазинчика.

— Уважаете книги. Время от времени я замечал, как вы что-то пишете… Мне подумалось, что вами владеет страсть. Вот и поинтересовался, почему вы отреклись от нее.

Логично. Немного напыщенно (что, раз я работаю в городском магазинчике, так сразу отрекся от страсти?), но вполне логично: кажется, в комнате стало уже не так душно. Я ответил честно и угнетающе банально, что-то в стиле «жизнь — это то, что проходит, пока люди строят планы». Это привело к дискуссии о Джоне Ленноне, которая привела к дискуссии о «Битлз», которая привела к дискуссии о Иоко Оно, которая никуда не привела. Мы с Генри поговорили. Я спросил, нравится ли ему в наших краях. Как продвигается ремонт. Чем он занимается. На каждый мой вопрос Генри дал удовлетворительный ответ. Но на протяжении всей беседы, пока мы перекидывались вежливыми замечаниями — стоят себе два парня и болтают ни о чем, — меня не покидало ощущение, что одновременно течет еще один разговор. Разговор, в котором я не участвую. Вопросы Генри становились все более личными. Как и мои ответы. Он спрашивал меня о жене. О детях. О моей книге. Спрашивал про родителей. Про то, о чем я жалею. Я отвечал. Понимаю, странно. Но мне было все равно. Просто хотелось ему рассказать. Все рассказать этому молодому богатому парню с взъерошенными волосами, в дорогущих джинсах и темных очках. Я отвечал парню, чьих глаз ни разу не видел. Я едва его знал. И мне хотелось все ему выложить. Слова лились сплошным потоком, словно Генри вытащил каменный заслон, который много лет закрывал мне рот, заслон, который удерживал внутри мои тайны. Мамина смерть, когда я был маленьким. Проблемы с отцом. Уход из дома. Творческие потуги. Сомнения. Раздражающая уверенность, что в жизни бывает что-то еще. Попытки свести концы с концами. Депрессия. Мечты о побеге. Мысли о самоубийстве.

С трудом могу припомнить половину того, что наговорил. Может, другой половины и вовсе не было.

В какой-то момент я попросил Генри прочитать мой неоконченный роман. Мысль о том, что кто-то — он или любой другой — прочитает мою книгу, повергала меня в ужас. Я и сам не решался ее перечитать. Но все равно попросил.

— Не стоит, — ответил он.

Наш разговор был, пожалуй, самым странным в моей жизни (по крайней мере, на тот момент). К тому времени, как Генри распрощался и ушел, мне казалось, что я пробежал миль десять в спринтерском темпе.

Такого больше не повторялось. Когда Генри зашел к нам в следующий раз, мы обменялись дежурными любезностями, и только. «Удачного дня». «До встречи». Он приобрел мыло и крем для обуви. Заплатил наличными. Так и продолжалось. Генри появлялся все реже и реже.

В последний раз он объявился в январе 2008 года, с небольшим свертком в коричневой бумаге, перевязанным бечевкой. Не говоря ни слова, Генри присел у кассы. Снег припорошил его серый свитер и алый шарф, мелкие капельки воды поблескивали на темных стеклах. Очки он так и не снял. Я не удивился. Сверху на свертке виднелся белый конверт с моим именем. Чернила смешались со снегом и потекли.

Я потянулся под прилавок и выключил звук на небольшом телевизоре, который держал, чтобы смотреть матчи команды «Янки». Сегодня показывали новости. В Айове начались первичные выборы; Барак Обама с Хиллари Клинтон шли ноздря в ноздрю. Я мог смотреть что угодно, лишь бы время убить.

— Я бы хотел отдать вам вот это.

На какой-то миг я уставился на Генри так, будто он заговорил по-норвежски.

— Это что, мне? Что…

— Извините, меня ждет машина. Сначала прочитайте записку. Я с вами свяжусь.

И все. Я наблюдал, как Генри вышел на мороз, и думал: интересно, он кому-нибудь дает договорить или это только со мной такая история?

II

Весь оставшийся день сверток пролежал под прилавком. Я умирал от желания вскрыть чертову упаковку, но раз я понятия не имел, что за парень этот Генри, то не собирался рисковать: а вдруг там взрывчатка или килограмм черного как деготь героина… Я открою, а тут как раз придет какая-нибудь девчонка-скаут. Любопытство жгло меня. Наконец наступил вечер, и миссис Каллоп после полутора часов изнурительного обсуждения выбрала пряжу потемнее. Я закрыл магазинчик на несколько минут раньше обычного. Пусть сегодня опоздавшие идут к черту. Рождественские праздники уже закончились, но покупателей не прибавилось. В любом случае сейчас все разбежались по домам и наблюдали по телевизору айовскую драму с Обамой и Хиллари. Я решил тайком выкурить сигаретку в подвале, а уж потом идти домой узнавать результаты. Подхватил посылку Генри, погасил лампы дневного света и вывернул громкость телевизора на полную. Если появятся новости про выборы, услышу и внизу.

Подвальчик у нас был неказистый. В полупустой комнате на грязном бетонном полу стояло всего несколько коробок с инвентарем, а с потолка свисала одна-единственная лампочка на сорок ватт. У стены старый металлический стол, на нем компьютер, рядом — шкафчик с двумя ящиками: там мы храним кое-какие документы. Пара складных стульев. Водонагреватель. Панель с предохранителями. Два окошка выходят в переулок. В основном этим помещением я пользовался, чтобы курить зимой. Я поставил складной стул к столу, зажег сигарету и принялся развязывать аккуратный узел на бечевке…

Письмо.

Мысль пришла в голову неожиданно, как те гениальные озарения, ради которых я держал под рукой блокнот. Сначала надо прочитать письмо. Я нащупал в кармане швейцарский нож-брелок (семь двадцать плюс налоги, дешевле в округе Датчесс не найдете, это точно) и резким движением вскрыл конверт. Внутри обнаружился один-единственный ослепительно-белый листок, сложенный пополам. С одной стороны пестрели напечатанные имена и адреса. На обратной стороне я прочел сообщение, написанное от руки: