Игры рядом

тому что может хотя бы заглянуть в это окно.

— А ну пшел прочь, оборванец!

Мою спину ожгло огнем, прежде чем я успел обернуться, и я закусил губу до крови. Привычное дело: пекарям приходится идти на разные меры, чтобы отвадить стайки бродяг и мальчишек, так и норовящих стянуть с подноса еще дымящуюся краюху хлеба. А неплохая мысль, кстати, подумал я, оборачиваясь. Коль уж я получил кнута, не мешало бы совершить проступок, который так наказывается. Пусть и задним числом.

— Пшел, сказано! — рявкнул розовощекий мальчишка лет шестнадцати, здоровяк с бычьей шеей, превосходивший меня в росте на полторы головы, и в ширине плеч — на аршин. Белый пекарских колпак слез на бок, открыв красное оттопыренное ухо. Кнут в толстых пальцах слегка подрагивал. Охрана, Жнец ее дери. Ну да, они всегда выставляли на страже пару-тройку молодчиков. Я помню. Когда этот щенок еще сосал мамкину грудь, такие, как он, кланялись моему отцу при встрече. Художников в те времена почему-то уважали.

Но времена меняются, и когда кончик кнута снова понесся ко мне, я отскочил в сторону и выбросил руку вперед. Плеть больно хлестнула запястье и обвилась вокруг ладони. Я дернул ее на себя, но вырвать не смог — парень оказался сильнее, чем я рассчитывал. Он коротко рыкнул то ли от злости, то ли от удивления и, перехватив рукоятку кнута повыше, шагнул ко мне и ударил без замаха. Я моргнул и понял, что лежу на земле, а глаза мне заливает кровь из рассеченной брови. М-да, драчун из меня всегда был неважный. Арбалет бы мне, арбалет! Я очень хорошо умею убивать с расстояния и в спину. Еще лучше, чем рисовать.

Я скорее почувствовал, чем увидел, как кнут несется ко мне снова, и успел заслонить лицо. Плеть разорвала и без того на соплях держащийся рукав и распорола кожу от локтя до запястья. Я понял, что, если не встану сейчас, этот ублюдок просто запорет меня. Собаке собачья смерть, да только помирать так мне всё равно не хотелось.

— Прекратите!

Я сплюнул, опустил кровоточащую руку, оперся о землю, погрузив пальцы в светло-серую от муки пыль. Заморгал, стряхивая с ресниц кровь, протер глаза пальцами.

Надо мной возвышались две пары раздувающихся черных ноздрей.

Выругавшись, я вскочил и отпрянул, хотя кони казались спокойными. Кучер, правящий маленькой, малиновой с позолотой каретой, разглядывал меня с надменным презрением. Мальчишка-пекарь, спрятав кнут за спину, раболепно мял забрызганный моей кровью колпак и пялился на свои ноги.

Я снова посмотрел на карету и только теперь заметил в опущенном окне женщину. Белокурую, кукольно красивую. Ее губы дрожали от гнева, а в глазах стояло изумление, смешанное с печалью. Кажется, ненаигранное, хотя она… она-то играла всегда. Не играть она просто не умела. Как, впрочем, и все мы.

— О боги, Эван… — вздохнула она, и мне вдруг стало стыдно. Я отер рукавом капающую в глаз кровь и выдавил улыбку.

— Привет, радость моя. Ты, я вижу, в порядке.

— Жойен, открой дверцу.

Кучер покосился на меня с крайним подозрением, но соскочил