Игры рядом

пора немного и передохнуть?

Сухопарый монах тем временем возобновил свою пламенную речь, хотя всерьез его явно никто не воспринимал. Не знаю, сколько бы это еще продлилось, благо эля он мог выпить, судя по всему, немерено, но его призывы были прерваны грохотом, с которым полетели на пол остатки двери. В гостиницу вломился взмыленный мужик с бычьей шеей и нехорошей сумасшедшинкой в глазах, одетый в зеленое. Вернее, когда-то его шерстяная безрукавка, натянутая на кирасу, была, вероятно, зеленой, а сейчас скорее бурой от грязи, крови и застарелой блевотины. За ним виднелась колышущаяся масса из кожи, железа и неприятных рож.

— Двадцать ртов, — рявкнул он. — Живо!

По притихшему залу прошел ропот. Явления Зеленых на переправу никто не ожидал, а означало оно только одно — ближайший паром снова будет занят солдатами. Хотя эта переправа и не отказывалась, в отличие от остальных, обслуживать мирное население — по тройной цене, разумеется, — правое дело благородной освободительной войны (потому что Зеленые называли себя не кем иным, как освободителями и поборниками дела истинного короля, откровенно плюя на все издревле существовавшие в стране законы наследования) было прежде всего.

Сумасшедший сержант, игнорируя поднявшийся и тут же улегшийся шум, прошел на середину зала и смачным пинком свалил восседавшего там монаха на пол. Монах рухнул совершенно молча, резво поднялся, осенил себя священным знамением и, демонстративно ковыляя, поплелся в дальний угол зала. Разумеется, в мой — видимо, именно я из всех присутствующих больше всех сейчас мечтал остаться в одиночестве, и он каким-то образом это почувствовал. Плюхнувшись на скамью рядом со мной, он мрачно смотрел, как два десятка солдат рассаживаются за столом, лишь недавно служившим ему трибуной.

— Совсем без совести народ пошел, без принципов. Без ценностей! — пробормотал монашек и вскинул на меня пылающие воодушевлением глаза. Они у него были разного цвета: карий и голубой. — Вот вы, сударь, имеете понятие о принципах и ценностях?

Говорил он тихо, но мне всё равно не слишком хотелось вступать в политические диспуты. И не только потому, что в пяти шагах от нас сидел отряд Зеленых, которым рассуждения монашка могли не понравиться. Просто всё это не имело ко мне никакого отношения.

Чтобы дать ему это понять, я меланхолично отхлебнул эля из своей кружки и ответил:

— Нет, святой брат, не имею.

Это оказалось роковой ошибкой. Если бы я смолчал, он бы, наверное, отстал. А так я лишь дал ему повод ринуться на спасение моей заблудшей души, и я мгновенно понял это по его расширившимся разноцветным глазам.

— А надо бы, сударь, надо бы! Если бы хоть половина из нас имела представление о ценностях и принципах, о-о…

С его бы энергией да в партизанские командиры. Я ему это и сказал, снизив голос до полушепота. Монашек замахал руками. Они были такими же сухонькими, как и всё его тело, и в обрамлении широких рукавов рясы напоминали крылья летучей мыши.

— Что вы, что вы! Я только смиренный