Жизнь мальчишки (др. перевод)

— В душе мистер Каткоут все так же юн и молод, — отозвалась она, и глаза ее подернула мечтательная поволока. — О Господи, как я тоскую по нему! Мне не хватает этого мужчины!

— Я хотел вас кое о чем спросить, — поторопился сказать я, прежде чем краны мисс Голубой открылись снова. — У вашей сестры был попугай?

Теперь мисс Голубая уставилась на меня так, будто у меня с головой было не в порядке.

— Попугай? — недоверчиво переспросила она.

— Совершенно верно, мэм. Насколько я знаю, у вас был синий попугай. Может, у вашей сестры был зеленый?

— Нет, у нее нет попугая, — резко отозвалась мисс Голубая. — Как ты можешь в такой момент спрашивать о таких мелочах! Я говорю тебе, что мое сердце разбито, а ты болтаешь о каких-то птицах!

— Прошу прощения. Я просто так спросил. Мне просто нужно было узнать.

Вздохнув, я обвел глазами комнату. Кое-что из безделушек и мелочовки со стеклянной этажерки исчезло. Я глубоко сомневался, что мисс Зеленая когда-нибудь вернется, и чувствовал, что и мисс Голубая это понимает. Птичка наконец выскользнула из клетки. Засунув правую руку в карман, я нащупал там зеленое перышко.

— Извините, что побеспокоил вас, — проговорил я, поворачиваясь к двери.

— Я осталась одна, совершенно одна, даже мой попугай и тот покинул меня. А ведь он был такой ласковый и внимательный, не то что…

— Да, мэм. Конечно, мэм. Мне так жаль.

— Не то что грязная жадная тварь, что принадлежала Катарине! — в ярости выкрикнула она. — Как я была слепа, ну почему я не разглядела в ней подлую предательницу! Все это время она плела козни вокруг моего милого дорогого Оуэна! Почему я не разглядела этого, почему?

— Стойте, подождите! — воскликнул я. — Вы ведь только что сказали, что у вашей сестры не было попугая?

— Я сказала не так, — упрямо отозвалась мисс Голубая, думая о своем. — Я сказала, что у нее нет попугая, больше нет. Когда он наконец издох, дьявол в аду перевернулся!

Твердыми шагами возвратившись от двери к дивану, на котором полулежала мисс Голубая, отдавшаяся своему горю, я вытащил из кармана зеленое перышко и продемонстрировал ей, держа на раскрытой ладони. Мое сердце, наверное, гнало в тот миг на все девяносто миль в час.

— Попугай вашей сестры был вот такого цвета, мисс Гласс? Такого, как это перо?

Она мельком взглянула на мою руку.

— Да, такого. Бог свидетель, я и через сто лет узнаю его перья: от них в доме проходу не было, ведь он постоянно линял и бился в клетке. А как он орал, Господи Боже мой, невозможно было уснуть! А перед смертью он совсем облысел.

Внезапно спохватившись, она замолчала.

— Постой-ка. Откуда у тебя перо этого исчадия ада, ответь мне, Кори Мэкинсон? — Я нашел его. В одном месте.

— Эта птица издохла — дай бог памяти, когда же это было?

— В марте, — подсказал я, потому что знал наверняка.

— Точно, это случилось в марте. Только-только полетели майские жуки, а мы с Катариной разучивали пасхальные гимны. Но… — Мисс Голубая нахмурилась и подозрительно посмотрела на меня, на минутку забыв о своем разбитом сердце. — Откуда ты это знаешь, Кори Мэкинсон?

— Птичка на хвосте принесла, — быстро ответил я. — А от чего умер попугай мисс Катарины?

— От мозговой лихорадки. От того же самого недуга, что и мой попугай. Доктор Лизандер сказал, что среди тропических птиц это обычное явление и если такое случается, то ничего поделать нельзя.

— Доктор Лизандер?

От этого имени у меня перехватило дыхание.

— Он так любил моего попугая! Он говорил, что в жизни не видел такую ласковую и внимательную птицу.

Губы мисс Голубой искривились от ярости, казалось, она вот-вот зарычит.

— И как он не любил попугая Катарины, он его просто ненавидел! Иногда мне кажется, что он готов был убить меня, решись я забрать у него мою птичку — так он ее любил. Он и меня бы убил, так он был к ней привязан!

— Да, он вполне на это способен, — тихо проговорил я.

— На что способен? — удивленно переспросила мисс Гласс Голубая.

Я пропустил ее настороженный вопрос мимо ушей.

— Что же случилось с зеленым попугаем мисс Катарины после того, как он умер? Доктор Лизандер забрал его?

— Нет, все было не так, — проговорила мисс Голубая. — Попугай заболел, отказался есть и пить, и Катарина сама отнесла его к доктору Лизандеру. А на следующий день попугай издох.

— От мозговой лихорадки, — добавил я.

— Да, от мозговой лихорадки, — согласно кивнула мисс Голубая. — Почему ты задаешь такие странные вопросы, Кори Мэкинсон? И откуда, скажи на милость, у тебя взялось это зеленое перо?

— Я не могу сказать вам… пока не могу. Правда, мисс Гласс, я очень хочу сказать, но не могу. Пока.

Почуяв какую-то тайну, мисс Голубая напряженно замолчала.

— В чем дело, Кори? Что ты от меня скрываешь? Немедленно расскажи. Если это секрет, то, клянусь, я не выдам его ни одной живой душе!

— Я не могу вам сказать. Честно, не могу! Я засунул перышко обратно в карман, глядя на то, как мисс Голубая снова опечалилась.

— Я лучше пойду. Поверьте, я ни за что не стал бы беспокоить вас в такой момент, но дело очень важное.

Медленно отступая к двери, оглянувшись по сторонам, я вдруг заметил пианино. Новая мысль пронзила меня, словно стрела вождя Пять Раскатов Грома впилась в голову прямо между глаз. Увидев перед собой пианино, я вспомнил слова Леди, что в кошмарах про озеро Саксон она слышит музыку, пианино или рояль и видит руки, сжимающие рояльную струну и бейсбольную биту. В то же время я припомнил пианино, стоявшее в той самой комнате с фарфоровыми птичками, которые мне показывала миссис Лизандер.

— Доктор Лизандер, — начал я, — тоже брал у вас уроки игры на фортепьяно?

— Доктор Лизандер? Конечно, нет, но его жена действительно взяла у Катарины несколько уроков.

Жена дока Лизандера. Массивная, похожая на лошадь, Вероника.

— Когда это было? Недавно?

— Нет, это было давно, лет пять назад, когда Катарина тоже брала учеников. Когда Катарина заставила нас побираться, — ледяным тоном добавила мисс Голубая. — Насколько я помню, миссис Лизандер получила несколько золотых звездочек.

— Золотых звездочек?

— Успехи своих учеников я поощряла золотыми звездочками. По моему мнению, при желании миссис Лизандер вполне смогла бы стать профессиональной пианисткой.

У нее отличные руки, как раз для клавишных. И она любила мою песню. — Лицо мисс Голубой просветлело.

— Какую песню?

Вместо ответа мисс Голубая поднялась и прошествовала к пианино. Присев на табурет, она принялась наигрывать ту самую, которую я слышал в вечер нашего похода на ярмарку, ту самую, под которую попугай ругался по-немецки.

— «Прекрасный мечтатель», — сказала мисс Голубая и, откинув голову и прикрыв глаза, отдалась музыке. — Ведь это все, что у меня теперь осталось, верно? Прекрасные, прекрасные мечты.

Застыв посреди комнаты, я слушал музыку. Почему эта красивая мелодия в тот вечер так испугала попугая?

Я припомнил слова мисс Гласс Зеленой: «Это все твоя музыка, слышишь, твоя музыка! Он сам не свой всякий раз, когда ты начинаешь играть ее!»

На что мисс Голубая ответила: «Я играла ее всегда, и она ему нравилась!»

Сквозь собравшуюся тьму пробился тонкий лучик света. Словно разрыв ладонями непроглядный озерный ил, я наконец узрел над собой небесное сияние. Общая картина пока не выстраивалась, но я уже знал, что нахожусь на верном пути.

— Мисс Гласс? — спросил я. Точнее, не спросил, я прокричал, потому что мисс Голубая, отдавшись музыке, как когда-то, когда учила Бена попадать правильно, уже почем зря колотила по клавишам так, что на стеклянных полочках звенели статуэтки мальчиков и девочек-пастушек.

— Мисс Гласс?

Мисс Голубая прервала игру на самой горестной ноте. Слезы стекали по ее лицу и капали на платье с подбородка.

— Ну, что еще?

— Эта музыка, которую вы сейчас играете: попугай от нее всегда так кричал и волновался?