Тёмные самоцветы

ГЛАВА 5

С рассветом звоны кремлевских колоколов поглотили стенания государя. К ним присоединились ответные звоны других колоколен, и вскоре весь воздух столицы завибрировал от медного гула. Когда первые лучи яркого июньского солнца коснулись многочисленных луковок городских церквей и соборов, те воссияли — и Москва расцвела.

Великий князь Иван, единовластный господин всея Руси, прислонился спиной к двери молельни. Со стены на него бесстрастно взирали святые братья-мученики Борис и Глеб, как и он, ожидавшие своего часа. Царь вскинул руку к глазам, заслоняясь от хлынувших в узенькое оконце лучей, и горячо зашептал:

— Господи, помоги мне! Господи, помоги!

Он повторял это страстно, как заклинание, меж тем ту же дверь, но с другой стороны потихонечку дергал косоглазый согбенный старше. Убедившись, что она заперта, он боязливо воззвал:

— О государь, выслушай своего раба. Я пришел к тебе с почитанием и любовью. Ты повелел мне напомнить твоей милости об иноземцах, прибывших ко двору. Ты хотел принять их сегодня. — Голос скопца даже в робости был сладостен, как у ребенка.

— Ты что-то путаешь, Ярослав, — ответил, досадливо хмурясь, Иван. — Иноземцы прибыли на прошлой неделе. Я уже принимал их.

— То были англичане, батюшка, — залебезил слуга, охваченный страхом. — Они торговцы, их прислала в помощь сэру Хоси твоя приятельница королева Елизавета. Ты уже оказал им великую честь, позволив себя лицезреть. А это другие иноземцы, от Стефана Батория. Они прибыли две ночи назад.

— Поляки! — встрепенулся царь, широко раскрывая глаза, голубизну которых подернула гневная зелень. — Кого же он осмелился ко мне подослать?

Ярослав был так напуган, что едва мог говорить.

— Восьмерых священников и алхимика-венгра. Их сопровождают четыре улана и один офицер знатного рода. Алхимик привез с собой также слугу. Вот все. Никого более с ними нету. — Он знал дотошность царя и страшился, что тот потребует перечислить ему всех вновь прибывших поименно — возможно, даже улан.

— Уланы, — пробормотал Иван, с трудом поднимаясь на ноги. — Стефан Баторий направил ко мне войска?

— Нет, нет, — поспешно возразил Ярослав. — Он направил к тебе послов. Церковников, батюшка, и какого-то книгочея. С ними нет войск, только охрана. Совсем небольшая. Пять человек.

— Стефан Баторий — мой враг, — сказал Иван, уже с некоторым замешательством. — Он напал на меня.

— То было давно. А сейчас он хочет мира, — в полном отчаянии возопил Ярослав. Дверь по-прежнему не подавалась, а ему нужно было взглянуть на царя, чтобы понять, возможно ли привести его в чувство.

— Так, говоришь, они священники? — переспросил Иван. Его голос на сей раз звучал почти осмысленно. — Иезуиты?

— Восемь персон, — напомнил ему Ярослав. — Ты захотел их увидеть. Есть и другие дела. Бояре совета смиренно надеются, что ты явишь им свою мудрость, а также крестьянские ходоки, собравшиеся под окошком просителей. Дозволь войти к тебе, батюшка. Ты ведь много молился и, наверное, нуждаешься в помощи.

— Да, я молился, но все еще жив, ибо Господь не снизошел к моим просьбам, — сказал устало Иван. — А мой сын обвиняет меня. Он обвиняет меня! — Последнее вырвалось с криком. Царь прислонился к стене и отодвинул запор. — Хорошо, — произнес он спокойно, разглядывая слугу. — Расскажи мне подробнее об этих поляках.

Ярослав слишком долго служил при дворе, чтобы позволять себе как-либо проявлять свои чувства, но тут он не удержался от вскрика, пораженный изможденным видом царя.

— О, государь! — Сообразив, чем ему это может грозить, скопец согнулся в глубоком поклоне. — Вижу, твое бдение было усердным!

— Я лежал на камнях. Я взывал к Господу со смирением Иуды, ужаснувшегося деянию своих рук. Но Господь отказался унять мои муки. Я опять видел поверженного Ивана, кровь сочилась из его ран, его кроткий голос упрекал меня в совершенном.

Ярослав подступал к государю маленькими шажками, словно псарь к злобному волкодаву.

— Батюшка, — приговаривал он, — пойдем-ка со мной. Многие заботы ожидают тебя. Тебе нужно поесть, хотя бы немного, и выкупаться перед приемом. Двор соберется после полуденной службы.

— Почему в такой час? — потребовал ответа Иван с внезапной обеспокоенностью. Взгляд царя вдруг обострился, и в его облике проступила на миг какая-то доля былой проницательности.

— Потому что ты так повелел, — ответил скопец. — Еще третьего дня, когда разрешил польским послам въехать в город. А до тех пор лучники держали их за воротами, ожидая твоих приказаний, как и каждый из нас.

— Да, — произнес Иван тихо. — Конечно. Как каждый из нас.

— Батюшка, — запричитал Ярослав, вновь уловив в голосе государя слезливые нотки. — То, что Стефан решил оказать тебе подобные почести, весьма добрый знак. Митрополит уже объявил, что зрит в том Господню десницу и что для Руси наступают новые времена.

— Новые времена? — Иван поднял руку и внимательно оглядел свои пальцы, костяшки которых распухли и кровоточили. — Как они могут прийти, когда на мне кровь моего чада?

— Милосердный Господь смоет ее, — машинально откликнулся Ярослав, понемногу тесня царя к выходу из молельни.

Иван с неохотой прошел через дверь, которую со стороны коридора обрамлял поразительной пышности иконостас, словно бы охраняемый двумя гигантскими ангелами. Их позолоченные одеяния и крылья сияли, один держал в руке перо, другой — копье. Иконы апостолов, теснившиеся вокруг них, также имели золотые оклады.

— Тут — третий Рим, — многозначительно произнес Иван, трижды перекрестившись. — Отсюда по новом пришествии будет править Христос.

Умудренный опытом Ярослав тоже перекрестился.

— Моление, батюшка, состоится в Успенском соборе, — сказал он, неприметно вздохнув, ибо по давней традиции службы, на которых присутствовал государь, надлежало вершить в соборе Михаила Архангела, где находили последнее упокоение властители русских земель. Однако после трагической гибели сына Иван упорно отказывался переступать порог этого храма, заявляя, что все равно вскоре окажется там.

— Приятное место, — пробормотал Иван, позволяя скопцу увести себя в лабиринт переходов.

Через какое-то время государь всея Руси покинул свои покои, уже облаченный в роскошный, расшитый золотой нитью и усыпанный драгоценными камнями кафтан. Его волосы были свежевымыты и расчесаны, а на голове красовалась опушенная мехом корона. Теперь он казался совершенно другим человеком — величественным и властным, и только люди, хорошо с ним знакомые, могли распознать нечто болезненное в мерцающем блеске его глаз и едва заметном дрожании рук.

За порогом покоев Ярослав препоручил государя заботам Бориса Федоровича Годунова. Будучи братом жены царевича Федора, тот, действуя энергично и осмотрительно, успел возыметь при дворе немалую власть. Скопец шепотом предупредил:

— Он плох, ибо не спал всю ночь.

— Понимаю, — отозвался Борис, склоняясь в глубоком поклоне. — Доброго тебе здравия, батюшка. Да прольет на тебя Господь свою милость, — сказал громко он и, перекрестившись на иконы, жестом велел страже распахнуть створки тяжелых дубовых дверей.

Иван стоял, не сводя глаз с икон.

— Они наблюдают за мной. Куда бы я ни двинулся, они смотрят.

— Напоминая, что Господь все прозревает, — мягко заметил Борис. — Пойдем, батюшка. Все уже собрались. Но служение без тебя не начнется.

— Да уж. — Иван горделиво выпрямился и увидел стрельцов, стоявших двумя шеренгами по обе стороны от дверей. — Вот, — указал он на них, — вот люди, какими крепка наша матушка-Русь. На земле нет им равных.

— Верно сказано, батюшка, — согласился Борис, стараясь ласковым тоном унять в царе всплеск истерии. — Это они шли с тобой на Казань и на Псков. Это они ежедневно и еженощно несут государеву службу, на деле доказывая свою верность тебе.

— Да, — прошептал Иван. — На них я могу положиться.

Крестьяне, толпившиеся во дворе, попадали на колени, уткнув лица в землю. Так они и лежали, пока царь не вошел в Успенский собор, моментально оцепленный стражей.