Жизнь мальчишки (др. перевод)

— Мистер Осборн! — позвал я повара, прежде чем тот успел уйти далеко и внимание его привлек телевизор. — Как вы думаете, если вдруг мисс Гласс станет играть эту мелодию на пианино, а попугай опять будет орать, может, тогда вы разберете побольше?

— Вряд ли мне представится такая возможность, — ответил повар.

— Сэр?

— Пару недель назад мисс Голубая отдала своего попугая доку Лизандеру. У него открылась не то лихорадка, не то другая птичья болезнь. Док что-то объяснил, но я не до конца понял ее пересказ. А несколько дней назад попугай взял да и сыграл в ящик. Что там он болтает, а, Дик?

— Ты только послушай его! — Мистер Моултри кивнул головой на человека на экране. — Его звать Линкольн Рокуэлл! Этот сукин сын заправляет Американской фашистской партией! Веришь в такое?

— Американские фашисты? — Я заметил, как шея мистера Осборна позади начала наливаться кровью. — Хочешь сказать, что эти сволочи, которых я помогал бить в Европе, теперь пробрались в нам в Штаты?

— Он говорит, что собирается пробиваться в президенты! — в восторге заорал мистер Моултри. — Говорит, что и выборов никаких не нужно, они просто захватят власть, и все тут!

— Попадись он мне в руки, уж я бы ему его придурковатую голову-то отвернул!

Я уже шагал к выходу из кафе, погрузившись в сложные запутанные размышления. У самого выхода я услышал, как мистер Моултри — который, по словам бывшего нашего шерифа мистера Эмори, состоял членом ку-клукс-клана, — засмеялся и сказал:

— А вот тут парень прав! Говорит, что пора всех негров вышвырнуть обратно в Африку. Уж я бы не стал терпеть черномазого в своем доме, не то что некоторые, которые позволяют всяким Лайтфутам шататься по своей лачуге!

Я услышал брошенные им язвительные слова и знал, кому они предназначались. Я остановился и поглядел на него. Улыбаясь до ушей, мистер Моултри болтал с мистером Осборном, пока мужчина на телеэкране говорил что-то о «расовой чистоте», и наблюдал за мной краем глаза.

— Да уж, мой дом — моя крепость! Уж я-то не стану звать в свою крепость всяких там ниггеров, чтобы они провоняли его до самых половиц, вот уж фига с два! А ты что скажешь, Юджин?

— Линкольн Рокуэлл, говоришь? — прищурил один глаз мистер Осборн. — А что, неплохое имя для фашиста!

— Есть еще в наших краях парни, которые соображают, что к чему, которые не станут якшаться со всякими там ниггерами, верно, Юджин?

Мистер Моултри продолжал гнуть свое, напряженно наблюдая за моей реакцией, заманивая меня и дожидаясь ответа.

В конце концов болтовня Моултри достигла сознания мистера Осборна. Повернувшись к сидевшему у стойки, он брезгливо взглянул на него тем же самым взглядом, с которым, наверное, разглядывал на своей кухне заплесневелый сыр.

— Парень по имени Черни Грейверсон спас мне жизнь в Европе, Дик. И он был чернее, чем стены в угольном подвале ночью.

— Вот черт… послушай… я совсем не то имел в виду… — Улыбка мистера Моултри вдруг сделалась жалкой. — Я готов признать, — торопливо заговорил он, спасая остатки достоинства, — что у одного или у пары из черномазых на сотню встречаются мозги белого человека вместо обезьяньих.

— Знаешь, что я скажу тебе, Дик? — проговорил мистер Осборн, положив свою пятерню с армейской татуировкой на плечо Моултри и немного придавив его к полу. — Заткни-ка ты лучше свое хлебало, ясно?

Замолчавший после этого мистер Моултри больше не предпринимал попыток оправдаться.

Вместе со мной, покинувшим бар «Яркая звезда», с экрана исчез и мужчина в коричневой полувоенной униформе. Забравшись на Ракету, я покатил обратно к дому, погромыхивая формочками для выпечки в своей корзинке.

Голубой попугай больше не шел у меня из головы — несчастный голубой попугай, недавно скончавшийся от неведомой птичьей болезни, который, не в пример многим другим птицам, умел разговаривать по-немецки.

Когда я добрался до дому, отец уже спал в своем кресле. Матч за первенство штата по радио закончился, когда я отправлялся к Вулворту, и сейчас из динамика доносилось только бренчание кантри. Я передал формочки маме из рук в руки, потом присел в гостиной в мамино кресло и стал смотреть, как спит отец. Откинув назад голову, тот спал, сложив руки на груди. Таким образом он старается держать себя в руках, пронеслось у меня в голове. Во сне он глубоко дышал, каждый вдох и выдох его сопровождались тихим сипящим звуком, колебавшимся на грани храпа. Внезапно нечто, всплывшее перед внутренним оком отца, заставило его вздрогнуть. Его обведенные красной каймой глаза моментально раскрылись и несколько секунд смотрели прямо на меня, прежде чем закрыться снова.

То, как выглядело лицо отца во сне, вселяло в меня тревогу. Отец казался ужасно несчастным и осунувшимся, и это несмотря на то что еды-то у нас было вдоволь. Это было лицо человека, во всем потерпевшего поражение и почти смирившегося с этим. Все профессии важны, в том числе и посудомоя, человека труда необходимо уважать, ибо каждый труд необходим. Но мне была невыносима мысль, что моему отцу, когда должность помощника менеджера в отделе доставки была уже так близка, теперь приходится обивать пороги городских кафе, выпрашивая любую работу, вплоть до посудомоя — воистину для этого нужно было дойти до последней грани отчаяния. Полуденный кошмар заставил отца содрогнуться от ужаса, с его приоткрывшихся губ сорвался тихий горловой то ли стон, то ли хрип. Даже во сне он не получал избавления, не в силах скрыться от преследовавших неуклонно страхов.

Поднявшись из кресла, я отправился в свою комнату, закрыл за собой дверь и взял одну из семи волшебных шкатулок. Достав оттуда коробку из-под сигар «Белая сова», я вынул перышко и долго рассматривал его в свете настольной лампы.

Да, сказал себе я, чувствуя, как сердце мое колотится все быстрее и быстрее. Да.

Это перо вполне может быть пером попугая.

Вот только зеленый цвет, изумрудно-зеленый. Немецкоязычный сквернослов-попугай мисс Гласс Голубой был цвета морской волны, без единого пятнышка, за исключением желтого надклювья.

Из всех моих знакомых, к сожалению, только у одной мисс Гласс Голубой водился попугай. Жаль, что обладательницей птицы была не мисс Зеленая, а то бы… А то бы ее попугай был изумрудно-зеленым!

«Вот именно!» — мысленно завопил я. Ощущение от такой неожиданно-великолепной догадки было равносильно прыжку в ледяные воды озера Саксон с гранитного утеса.

Потому что мисс Голубая в ответ на то, что мисс Зеленая отказалась дать ее попугаю успокоительное печенье из боязни, что тот отклюет ей палец, сказала кое-что.

Всего несколько слов.

Но сколько же в них смысла.

Ведь я же.

Кормила.

Твоего!

Кого это твоего? Попугая?

Могли сестры Гласс, всю жизнь свою проведшие в странном сочетании подражания и соперничества, одновременно завести себе по попугаю? Мог где-то в этом пряничном домике водиться второй попугай — изумрудно-зеленый и настолько же тихий и безмолвный, насколько непоседлив и криклив голубой?

Для того чтобы получить ответ на этот вопрос, мне достаточно было позвонить по телефону.

Я крепко сжал в ладони изумрудное перышко. С колотившимся сердцем я вышел из своей комнаты и взял курс к телефону. Я никогда не звонил сестрам Гласс и не знал их номера, но номер можно было без труда разыскать в телефонной книге.

В тот же миг, когда я нашел номер сестер Гласс, телефон рядом с моим ухом вдруг яростно зазвонил.

— Нашел! — торжествующе прошептал я и схватил трубку.

Голос, который я услышал в мембране, я запомнил на всю жизнь.

— Кори, это миссис Колан. Позови маму, пожалуйста. Голос в трубке был насмерть перепуганным и дрожащим.

Внезапно мне с полной уверенностью стало ясно, что что-то где-то случилось ужасное и непоправимое.

— Мама! — заорал я. — Мама, к телефону! Тебя зовет миссис Колан!

— Тише, отец спит! — шикнула мама, прежде чем взять у меня трубку, но покашливание и скрип, донесшиеся из гостиной, сказали мне, что беспокоиться по этому поводу уже слишком поздно.