Душехранитель (СИ)

Когда Небтет уснула, успокоенная племянником, Хор отправился на поиски брата в его дом.

— Инпу, здесь ли ты? — воскликнул он, услыхав женские возгласы сладострастия в комнате Инпут, супруги Хентиаменти.

Тонкий занавес заколыхался. Повязывая бедра льняным передником, из покоев вышел брат и воззрился на Хора:

— В чем дело?

Следом выскользнула Инпут, белокожая, но, как и ее муж, черноокая. Лицо красавицы полыхало неутоленной страстью, нагое тело, которое она даже не пыталась прикрыть, светилось. Два пса покорно подошли к ней, выступив из ниш, где, подобные мраморным статуям, ожидали появления жены хозяина.

— Инпу, только что прибыл Сетх. Сейчас начнется суд. Я пришел сказать тебе об этом.

Инпут ужалила своего супруга коротким, но красноречивым взглядом. Отдернув занавес, она удалилась на опустевшее ложе, где принялась с нарочитым бесстыдством ласкать себя и громко при этом стонать. Хор отвернулся, отошел в сторону, подальше от двери.

— Собери свое мужество, Хор, — советы Инпу звучали коротко и резко, а сам он быстро надевал свое военное снаряжение, сброшенное на стол у входа в комнату. — Сетх попытается заговорить тебя еще до процесса. Не замечай его. Он будет злить Нетеру. Не вступай с ним в перепалку. Он станет оскорблять мать. Но и тогда соберись с силами. Пусть проявит себя перед Высшими с дурной стороны. Жди моего знака. Идем.

Он застегнул на загорелой дочерна шее золотой ускх и взял свой шлем. Влажное от пота плечо воина венчал золотой лук в виде изогнувшегося скорпиона. Хентиаменти готовился к бою. Кто еще, как не он, защитит юного брата пред лицом злокозненного Сетха?

И Сетх проявил себя…

— Вон они! — шепнул Сэхур, указывая на двух богато одетых молодых египтян, свернувших в закоулок, дабы сократить дорогу к зданию суда Девятки.

— Вижу! Иди за мной!

И наемники, пригибаясь, побежали вдоль ограды. Укрытием для них служило заклятье, наложенное их неизвестным повелителем.

Совсем юный, еще почти отрок, вельможа со сказочно красивым ликом и статью ягуара говорил что-то своему загорелому спутнику. Спутник — мужчина постарше и, судя по исцарапанному шлему в виде головы черного шакала, который он нес под мышкой, опытный воин — молча слушал юношу и время от времени кивал. Незнакомец велел убить того, кто моложе, но обстоятельства складывались так, что нельзя дать выжить и старшему. Что ж, Джасебу и Сэхуру не привыкать…

В руку хитроумного Сэхура легла тонюсенькая спица, выскользнувшая из широкого браслета. Он взял на себя воина: в совершенстве обученные убивать на поле брани из-под щита, египетские ратники подчас оказывались беззащитны перед простым ножом в руке опытного разбойника, нападавшего исподтишка.

Но лязгнул меч, и юный вельможа, отпрянув от лезвия в руке Джасеба, снес ему голову. И уже в прыжке Сэхур переменил намерение, целя спицей в основание шеи мальчишки, чуть правее хребта.

Колотилось в пыли обезглавленное тело Джасеба. Это последнее, что увидел Сэхур в своей земной жизни.

Старший воин слегка, даже как-то лениво махнул рукой. Боль обожгла пальцы наемника: раскаленная, как только что из горнила, спица спалила его плоть до костей. А огненный скорпион, вынырнув из нее, докрасна разогрел браслет убийцы и метнулся выше. Сэхур вскрикнул от боли, выронив спицу и стремясь избавиться от браслета, и насекомое шмыгнуло в его приоткрытый рот. Несчастный схватился за горло своими изуродованными руками. Все органы, по которым прокатилось пламя, лопнули внутри тела человека. Но к тому моменту Сэхур был уже мертв. Бездыханный, с синим вспухшим лицом, он упал на окровавленную дорогу возле трупа бывшего дружка, голова которого невидящими глазами взирала на свое тело из канавы у забора, куда катилась ровно столько, сколько падал наземь Сэхур.

Братья переглянулись. Хор вытер лезвие меча листом лопуха и убрал оружие в ножны.

— Гонцы Дуата и проклятые силы Изначального! — тихо выругался Инпу-Хентиаменти. — Я рыдаю. Я скорблю. Люди обезумели, и Ам-Амат пользуется нынче таким спросом, что к ней выстраивается нескончаемая очередь.

— Ты знаешь этих людей, Инпу? — сын Усира, нахмурив чело, поглядел на убитых.

— Для меня они все на одно лицо. Боюсь, что не узнаю теперь и их сердец... Идем, Хор.

ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. СЕРЕДИНА ВЕСНЫ. МЮНХЕН

Холодно, как холодно! Антарктический, многовековой холод! До чего это знакомо… знакомо…

Наркоз терял свою власть над сознанием, и Андрей снова почувствовал пульсирующую боль в спине. А еще — резкую, сверлящую, неумолимую, словно удар шилом — в груди и в бедре, там, где только что прошлась игла хирурга, стягивая края разрезов.

Воспоминания приходили, как нерешительные гости. Все они сумбурно толпились у порога его разума, стучались и входили то поодиночке, то скопом, едва не ломая дверные петли, и тогда сознание мутилось.

Вдобавок — этот холод, сводящий все мышцы полупарализованного, растянутого на хирургическом столе тела.

Андрей испытывал это уже в четвертый раз за последние три года. Его всегда удивляло, до чего тонко продуман человеческий организм и сколь мало ведают о нем люди, пусть даже и выдающиеся врачи. Теперь же Андрею пришлось убедиться в том на собственном опыте.

Он знал подробности всех операций, которым подвергался. В последнее время Серапионов уже почти свыкся с беспрестанным ношением реклинаторов и корсетных поясов, смирился с постоянными головными болями, с тем, что руки его и ноги неожиданно отказывались слушаться, немели, с тем, что зрение меркло при каждом приступе и доктора не могли полностью исключить возможность слепоты. Искусственные протезы и аллотранстплантанты облегчали жизнь Андрея ненадолго, а затем неизменно начиналось ухудшение. Андрей мучался, но ни разу не задал вопроса — ни вслух, ни самому себе — «За что?» Ответ он знал хорошо. Видимо, там, на небесах, все же есть кто-то или что-то. Оно не позволило ему уйти в другой мир, но не спускает с него своих глаз и тут. Более того: Андрей знал, что все правильно, что все должно быть именно так. Может быть, от осознания этого ему и становилось легче.

Из-за вынужденного послеоперационного безделья он много читал, а когда не мог читать, то просто лежал и думал. Андрей знал уже наизусть содержание той тетради в коричневой обложке. Мало того: во снах он стал видеть дополнения — то, чего не написала Рената. Ему снился Город. Ему снилась зима, поглощающая этот Город. Ему снилась война, уничтожающая этот Город. И после нее — другая, бесконечная многотысячелетняя война, смысл которой был потоплен в крови. Война, где он сам был основным участником. Смертным, но в то же время вечным волонтером…

Истоки? Вот истоки он вспомнить не мог. Не видел всего-навсего одного звена, и поэтому вновь бежал по кругу. Звено было смято, раздроблено, подобно его искалеченному позвоночнику. А без этого Андрей не мог встать в полный рост, выпрямиться, решить главную задачу…

Наконец мерцание перед глазами прекратилось. Его везли в палату. Знакомые лица, знакомые стены нейрохирургического отделения…

Сон навалился сразу, едва Андрея переложили в столь же знакомое трансформирующееся кресло и поставили капельницу с обезболивающими и снотворными препаратами. Кстати, очень вовремя поставили: боль в зашитых разрезах (сбоку, на груди, и на правом бедре) стала уже невыносимой. Из кости бедра брали ткань для пересадки, уповая на то, что собственный материал организм больного не отторгнет…

…Он сидит на камнях у реки, бросает в воду камни-окатыши. А рядом — тот, кого он почитает своим Учителем: густые русые с проседью волосы рассыпались по плечам, лица почти не видно, голос высокий, музыкальный, но с хрипотцой усталости: