Линия Крови

«Дурдом»

- Ну, здравствуй, внученька. Проходи в комнату, - голос из сердитого стал ласковым. – Взрослая-то какая стала уже. Невеста… Проходи-проходи.

Жанна ступила в просторную комнату. Бабушка за ее спиной щелкнула выключателем. Девушка увидела посередине комнаты большой круглый стол. Взгляд на мгновенье задержался на стоящей в центре стола высокой стеклянной вазе. Ваза была накрыта салфеткой. У стены справа - высокий старинный буфет. Вдоль стены слева выстроились: шифоньер, комод и трюмо. На комоде разместился проигрыватель, словно сошедший с экрана фильма про Вторую мировую войну. Высоченное трюмо стояло в углу, наискосок. По всему периметру зеркала под деревянную раму всунуты поздравительные открытки и фотографии. В стене, противоположной входу – три окна. На каждом подоконнике множество цветов, а между вторым и третьим окнами на полу – о чудо! – бочонок с деревцем. Жанна поразилась, насколько точно совпали ее детские воспоминания с реальной обстановкой бабушкиной комнаты. Она развернулась. Часть стены, в которой расположен дверной проем, занимает покрытая изразцом печь. У печки, как и пятнадцать лет назад, стоит высокая бабушкина кровать.

- Я ведь тебя такой вот помню, - продолжала приговаривать бабка. Она отмерила ладонью расстояние от пола на уровне своего пояса, - Такая вот девочка была у меня последний раз – под стол пешком ходила. А ты вон уже… Сколько же лет-то тебе сейчас?

- Двадцать четыре.

- Ого! Двадцать четыре! Не замужем еще?

- Нет.

- А жених-то есть?

Жанна пожала плечами.

- Ты располагайся. Куртку-то сними. Давай, я ее повешу. Да самовар заодно поставлю. Сейчас покушать чего-нибудь сообразим.

- Да я сама… давай я тебе помогу. Только… - девушка замялась, - самовар – это же, наверное, долго?

Бабушка Маша прошла к окну, настороженно посмотрела в него. Задернула плотную занавеску. После этого также тщательно занавесила второе и третье окошки. Не спускавшая с нее глаз Жанна увидела в углу за третьим окном целый иконостас. Удивительно, что она не заметила его сразу. На двух треугольных полках разместилось не меньше десятка небольших, размером от ладони до средней книги образов. Эти почерневшие от времени доски так стары, что с расстояния в несколько шагов невозможно разобрать, что на них изображено. На их темном фоне выделяется яркой позолотой и свежими, сочными красками огромная, размером с пол окна, икона. Икона явно новая, выгнутая дугой и забранная стеклом, висит на длинной позолоченной цепочке, прикрепленной к потолку. Еще две цепи – покороче – крепят ее нижний срез к стенам. По центру иконы изображен Иисус Христос, а по периметру такое количество маленьких фигурок всевозможных святых и ангелов, что, должно быть здесь нашли отображение все важные существа Царства небесного. Перед стеклом, также подвешенная на цепочке, едва заметно покачивалась выполненная в виде голубя лампада. В спинке голубя горел маленький, не более сантиметра в высоту, огонек.

Мария Михайловна развернулась к гостье.

- Что? А-а… самовар. Да какое там долго, он же электрический, - старушка улыбнулась. – Мигом вскипит. Ну, что не раздеваешься? Пошли.

Жанна протянула бабушке пакет.

- Вот, я тут к чаю купила. Хотела торт, да у вас что-то все магазины уже закрыты. Купила вот в ларьке…

- Клади на стол, милая. Чай будем здесь пить. А ларек, значит, работает?

- Да. И то – только один во всем ряду.

- Хм, - непонятно чему усмехнулась бабуля и отправилась на кухню.

Жанна выложила на стол нехитрые покупки – рулет, шоколадку да пачку печенья.

Пока заваривался чай, бабушка Маша надела халат и сноровисто хлопотала на кухне. На столе в комнате вскоре появились тарелки с нарезанной колбасой, различными соленьями; сковородка с разогретой на топленом масле вареной картошкой.

- Да куда ты столько, баб? Я ведь на минутку – чайку попью, да и все. Надо идти…

- Ну. Куда ты, на ночь глядя? Сейчас наужинаемся, да и спать ляжем. Хочешь – со мной ложись, а хочешь – я раскладушку внесу.

Перспектива остаться здесь на всю ночь Жанну несколько испугала.

- Нет-нет! Что ты?! Меня будут ждать.

Благодушная улыбка сползла с лица Марии Михайловны. Она посмотрела на Жанну очень серьезно, и негромко, но веско сказала:

- Ночью я тебя не отпущу никуда. – И, пресекая попытки Жанны протестовать, добавила: - И никаких «ну, баб». Не отпущу и все… По крайней мере до рассвета.

Вдруг бабушка настороженно прислушалась.

- Это что? Музыка какая-то?

- Это телефон!

Жанна вскочила, бросилась в прихожую. Извлекла из кармана куртки мобильник.

- Алло! - Несколько секунд она рассеянно слушала собеседника, потом упавшим голосом сказала: - Хорошо. Ладно… Угу, до завтра.

Она нажала кнопку отбоя и несколько секунд с отрешенным видом продолжала смотреть на зажатый в ладони телефон. Потом проговорила:

- Странно. Саша тоже сказал, чтобы я у тебя ночевала.

- Вот видишь! – воскликнула не спускавшая с нее глаз бабка. – Пошли за стол, стынет все. А Саша – это кто?

- А? А-а… Александр Васильевич, мой начальник.

Картошка на топленом масле, отборные соленые грибочки, крепкий, настоянный на травах чай с земляничным вареньем – все было настолько вкусным, домашним, что Жанна вновь почувствовала себя маленькой девочкой, приехавшей к бабушке в гости вместе с мамой. Жанна могла поручиться, что именно таким угощеньем потчевала их бабушка Маша тогда, в их прошлый, столь давний приезд сюда. Напряжение, не отпускавшее Жанну с того момента, как она увидела в приоткрывшейся двери старую каргу с безумным взглядом и огромным – можно черта пришибить - железным крестом в руке, постепенно ушло.

Разговор, поначалу не клеившийся, скованный, постепенно стал непринужденнее. Жанна все охотнее отвечала на бабушкины вопросы об их житье-бытье в большом городе, о своей недавней учебе, здоровье родителей.

- Мать писала – ты в милиции работаешь? – прищурилась бабка, прихлебывая чай из блюдечка.

Жанна кивнула:

- Да, - помолчав, добавила: - В отделе расследования убийств.

- Не страшно?

- Да нет, нормально. Противно иногда…

- И сколько вас приехало? В эту командировку?

- Трое. Ну… водитель еще. И следователь прокуратуры – он отдельно.

- Трое, - скривилась бабка. – Маловато. Что ж, никто из милицейского начальства не понимает? Не помнят уже? Этот-то, - она кивнула на лежащий рядом с Жанной телефон, - Саша твой… – ЗНАЕТ.

- Никакой он не мой! – резко выпалила Жанна.

Потом посмотрела на бабушку глаза в глаза и спросила:

- Что знает?

- Знает. Что нельзя ночью на улицу выходить…

Солнце, завершив по своду небес неизменный, определенный на века путь, скрылось за лесом. Отгорел закат. Сумерки, сгущавшиеся медленно, по северному неспешно, наконец превратились в полноценную тьму. Дмитриевское уснуло.

Неожиданно в центре села послышался собачий лай. Странный лай, необычный. Необычность его заключалась в том, что цепной пес Сережки Яковлева – известный пустобрех - не столько тявкал, сколько утробно рычал, и при этом неестественно всхлипывал. Складывалось впечатление, что он одновременно рычит и воет…

Столь противоестественную реакцию собаки вызвала появившаяся на дороге высокая фигура в черном плаще. Закутанный в плащ незнакомец немного постоял, осматриваясь, и направился в сторону церкви.

Удивительно, но ни одна другая собака деревни Сережкиного пса не поддержала.

Человек, не спеша и совершенно бесшумно, прошел через село. Постоял несколько минут на том месте, где накануне останавливалась доставившая жертву машина. Потом стал медленно подниматься на церковный холм. Он шел аллеей мертвых тополей, постепенно все сильнее замедляя шаг. Человек вспоминал…

Ранняя весна тысяча восемьсот семьдесят восьмого года.

Тридцатипятилетний полковник от инфантерии граф Андрей Александрович Вуронов возвращался на родину из победоносного похода Русской армии на Стамбул. Возвращался полковник особым, отличным от пути своего полка маршрутом. Сопровождал графа лишь денщик и путь их пролегал через Южную Буковину. По той местности, что проходили они за полгода до этого, наступая на турецкие армии. Печальная миссия привела в эти края молодого полковника – он ехал выразить соболезнования семье погибшего товарища, Георга Бранковяну. Целью его путешествия было село Мамалыга.