Некроскоп

— Но тем не менее, — настаивал Драгошани, — когда ты уйдешь, кому-то из нас придется взять на себя руководство.

— Я не собираюсь никуда уходить, — сказал Боровиц. — По крайней мере еще очень долго. А к тому времени... там видно будет.

Он замолчал и задумался, подперев рукой подбородок и глядя на спокойно текущую перед ним реку.

— Почему Устинов пошел против тебя? Почему он просто не избавился от Герхова? Это же менее рискованно.

— У него были две причины, по которым он не мог избавиться от конкурента. Во-первых, его подстрекал мой давний враг, — сказал Боровиц, — тот человек, которого ты “исследовал” и которого я давно подозревал в том, что он хочет меня убрать. Мы просто ненавидели друг друга — я и этот старый палач из МВД. Это было неизбежно: либо он убил бы меня, либо я его. Именно поэтому я попросил Влади обратить на него внимание, проследить за ним и узнать его замыслы. Он предсказал предательство и смерть в ближайшем будущем. Предательство по отношению ко мне, а смерть — либо его, либо моя. К сожалению, большего Игорь сказать не мог. Так или иначе, я организовал его смерть.

Во-вторых, убийство Герхова, даже если он сумел бы его организовать вполне профессионально и аккуратно, оставаясь в стороне от самого факта “случайной смерти”, не решило бы проблемы в корне. Это было бы все равно что сорвать сорное растение — пройдет время и оно снова вырастет. Он не сомневался в том, что я найду на это место кого-то другого, возможно экстрасенса, и что тогда станет с бедным Устиновым? Его самая большая проблема заключалась в непомерных амбициях.

Так или иначе, я выжил, как видишь. Я использовал Влади, чтобы выяснить, что приготовила мне эта старая большевистская свинья, и расправился с врагом, прежде чем он расправился со мной. А потом я использовал тебя, чтобы вытянуть из его дохлых кишок информацию о сообщнике. Как ни жаль, им оказался Андрей Устинов. Я думал, что здесь замешан Андропов или кто-то из его КГБ. Они любят меня так же, как и я их. Но они в этом не участвовали. Я этому рад, потому что они так легко не сдаются. В каком же мире вражды и мести мы живем, а, Борис? Всего лишь два года назад у ворот Кремля стреляли в самого Леонида Брежнева!

Драгошани выглядел задумчивым.

— Скажи мне одну вещь, — наконец попросил он. — Когда все закончилось — я имею в виду инцидент в особняке, — почему ты спросил меня, могу ли я получить информацию из трупа Устинова, точнее, из того, что от него осталось? Ты допускал, что он мог быть завербован кем-то из КГБ, так же как и твоим старым приятелем из МВД?

— Что-то в этом роде, — Боровиц пожал плечами. — Но сейчас это уже не имеет значения. Нет, если бы они хоть как-то были в этом замешаны, это проявилось бы во время слушаний; наш друг Юрий Андропов не упустил бы такой шанс. Я мог бы сразу по нему определить. Он, судя по всему, чуть не описался от злости из-за того, что Леонид счел возможным вмешаться в его дела.

— Это значит, что теперь он жаждет твоей крови!

— Не думаю. Во всяком случае в течение ближайших четырех лет. А когда станет ясно, что я прав, то есть когда Брежнев убедится в истинности предсказаний Влади, а следовательно получит доказательства эффективности работы отдела, — тогда у него тоже ничего не получится. Так что... если нам немного повезет, мы навсегда освободимся от этой своры.

— Гм... Ну, будем надеяться. Ты, вроде бы, умный мужик, генерал. Хотя я это и так знал. А теперь скажи, зачем еще ты пригласил меня сюда?

— Ну, мне нужно сказать тебе кое-что еще, есть еще кое-какие моменты, понимаешь? Но мы можем поговорить за ужином. Наташа готовит свежую речную рыбу, форель. Ловить строго запрещено. От этого она кажется еще вкуснее.

Он поднялся и двинулся по берегу в обратную сторону.

— И еще, — бросил он через плечо, — я хотел посоветовать тебе продать эту консервную банку на колесах и купить себе пристойную машину. Думаю, лучше всего подержанную “Волгу”, Во всяком случае, не новее, чем у меня. Это соответствует твоему служебному положению. Ты можешь обкатать ее во время отпуска.

— Отпуска?

События развивались стремительно.

— Да, разве я не сказал тебе? Как минимум три недели, все зависит от обстоятельств. Я укрепляю особняк, поэтому там совершенно нельзя будет работать...

— Что ты делаешь? Ты сказал, ты...

— Да, укрепляю резиденцию, — Боровиц был абсолютно серьезен. — Пулеметные гнезда, ток вдоль забора и все в таком роде. Все это есть на Байконуре, откуда запускают космические ракеты. А наша работа важна ничуть не менее. Так или иначе, я получил “добро”, и работы начнутся в пятницу. Как ты знаешь, мы теперь сами себе хозяева, в определенных пределах, конечно... но в резиденции во всяком случае точно. Когда все будет закончено, у всех нас будут пропуска на вход туда, и без них никто не проникнет внутрь. Но это позже. А сейчас предстоит еще много работы, и я сам буду Наблюдать практически за всем. Я хочу, чтобы резиденция стала более просторной, чтобы в ней стало больше помещений для проведения экспериментов. Да, у меня впереди четыре года, но они пролетят быстро. Первый этап преобразований займет больше полумесяца, поэтому...

— Так что пока все это будет делаться, я получаю отпуск? — Драгошани оживился, в голосе его чувствовалось возбуждение.

— Да, ты и еще один или два человека. Для тебя это послужит наградой. Ты очень хорошо поработал той ночью. Если не считать дыры в моем плече, все прошло” очень успешно, — да, и если, конечно, не принимать во внимание смерть бедного Герхова. Единственное, о чем я сожалею, так это о том, что мне пришлось попросить тебя пройти до конца. Я знаю, как это ненавистно для тебя...

— Давай больше не будем говорить об этом, — ответил Драгошани, а затем, полуобернувшись, добавил с дьявольской усмешкой:

— Во всяком случае, рыба на вкус мне нравится больше!

И с тем же выражением произнес:

— Ты садист и старая шельма! Боровиц громко рассмеялся:

— Вот это-то мне и нравится в тебе, Борис. Ты похож на меня: абсолютно не уважаешь своих начальников. — И тут же сменил тему. — Как бы то ни было, где ты собираешься провести свой отпуск?

— Дома, — ответил не колеблясь его собеседник.

— В Румынии?

— Конечно. Поеду в Драгошани, туда, где я родился.

— Ты когда-нибудь ездил куда-либо еще?

— А зачем? Мне хорошо знакомо это место, и я люблю живущих там людей — во всяком случае в той степени, в какой я вообще способен любить что-то. Драгошани теперь город, но я найду себе место где-нибудь за городом — в деревне или в горах.

— Должно быть, там очень хорошо, — кивнул Боровиц. — У тебя там есть девушка?

— Нет.

— Что ж тогда тебя туда так тянет?

Драгошани что-то пробормотал, пожал плечами, но его глаза при этом сузились до щелочек. Идя впереди, шеф не видел выражения лица Драгошани, когда тот ответил.

— Не знаю. Думаю, что-то в самой почве.

Глава 2

Гарри Киф почувствовал на щеке тепло солнечных лучей, проникающих сквозь окно классной комнаты. Он узнал не поддающееся описанию ощущение под собой твердой школьной скамьи, поверхность которой была отполирована десятками тысяч задов. Он услышал яростное жужжание маленькой осы, летающей вокруг его чернильницы, линейки, карандашей и георгинов, стоявших в вазе на подоконнике. Но все это существовало где-то на периферии его сознания, было не более чем отдаленным фоном. Он ощущал все примерно так же, как ощущал свое сердцебиение — его сердце билось слишком уж быстро и громко для кабинета математики солнечным днем августовского вторника. Все происходящее вокруг было вполне реальным, таким же реальным, как дыхание свежего ветра, проникавшего через открытое окно и касавшегося его щеки. И все же Гарри не хватало воздуха — словно утопающему. Или утопающей.

Подо льдом, где он отчаянно боролся за свою жизнь, солнце было не в состоянии согреть его, жужжание осы терялось в бульканий и журчании ледяной воды, в звуках, издаваемых пузырящимся воздухом, выходившим из его ноздрей и сквозь напряженно сомкнутые в немом крике челюсти. Внизу — чернота, замерзающая тина и водоросли, а наверху...