Имаджика: Пятый Доминион

— Ни секунды в этом не сомневаюсь, — сказала Кулус. — И, честно говоря, меня прямо тошнит, когда я вижу, каким позором запятнало себя существо, которому было рукой подать до абсолютного совершенства. Но могу ли я напомнить тебе, Тез-рех-от, как нас мало? Наш народ почти исчез. А этот мистиф, которые и без того встречались редко, — последний из оставшихся в живых.

— Последний? — переспросил Пай.

— Да, последний! — ответила Кулус. Стоило ей повысить тон, и голос ее задрожал. — Пока ты там развлекался в Пятом Доминионе, наш народ систематически истребляли. Здесь, в городе, нас осталось меньше пятидесяти. Остальные либо мертвы, либо рассеяны по всему миру. Таких, как ты, больше нет. Все члены твоего клана либо убиты, либо умерли от горя. — Мистиф закрыл лицо руками, но Кулус продолжала говорить. — Двое других мистифов дожили до прошлого года, — продолжала она. — Один из них был убит здесь, в чианкули, когда помогал раненому ребенку. Другой отправился в пустыню — к голодарям, на окраину Первого Доминиона. Войска Автарха не любят подходить слишком близко к Немочи. Но они поймали его, прежде чем он успел добраться до палаток. Они притащили его тело сюда и повесили на воротах. — Она встала с кресла и приблизилась к рыдающему Паю. — Так что, может быть, твои преступления сослужили нам хорошую службу. Если б ты остался здесь, тебя бы уже не было в живых…

— Мадам, я протестую, — сказал Тез-рех-от.

— А что, по-твоему, я должна сделать? — сказала Кулус. — Добавить кровь этого дурака к морю уже пролитой крови? Нет. Лучше мы попытаемся извлечь выгоду из его развращенности. — Пай недоуменно поднял на нее взгляд. — Возможно, мы были слишком чисты. Слишком предсказуемы. Наши замыслы угадывали, наши заговоры раскрывали. Но ты из другого мира, мистиф, и, возможно, это придает тебе силу. — Она остановилась и сделала глубокий вдох. Потом она сказала:

— Вот мое решение: возьми себе в помощь кого-нибудь из нас и используй свои порочные склонности, чтобы убить нашего врага. Если никто с тобой не пойдет, иди один. Но не возвращайся сюда, мистиф, до тех пор, пока Автарх дышит.

Тез-рех-от рассмеялся. Эхо подхватило его смех и разнесло по всей зале.

— Идеальный приговор! — сказал он. — Идеальный!

— Я рада, что мое решение позабавило тебя, — сказала Кулус. — Ты свободен, Тез-рех-от. — Он попытался было возражать, но она так закричала на него, что он вздрогнул, словно его ударили. — Я же сказала: ты свободен!

Радостная улыбка сползла с его лица. Он отвесил официальный поклон, пробормотал несколько холодных слов прощания и покинул зал суда. Пока он не исчез за дверью, она не отрывала от него глаз.

— Мы все стали жестокими, — сказала она. — Ты — по-своему. Мы — по-своему. — Она посмотрела на Пай-о-па. — Знаешь, почему он рассмеялся, мистиф?

— Потому что он думает, что ваш приговор равносилен смертной казни?

— Да, именно так он и думает. И кто знает, может быть, так оно и есть. Но, возможно, наступает самая последняя ночь этого Доминиона, и самые последние создания обретут этой ночью силы, которых раньше у них не было.

— А я и есть самое последнее создание.

— Да, это так.

Мистиф кивнул.

— Я понимаю, — сказал он. — Я думаю, это справедливо.

— Хорошо, — сказала она. Хотя суд был закончен, она не двинулась с места. — Ты хочешь задать мне вопрос? — спросила Кулус.

— Да.

— Тогда спрашивай сейчас.

— Вы не знаете, шаман по имени Арае-ке-геи еще жив?

Кулус слегка улыбнулась.

— Я все ждала, когда ты о нем спросишь, — сказала она. — Он ведь был одним из тех, кто пережил Примирение, так?

— Да.

— Я его не слишком хорошо знала, но слышала, как он говорил о тебе. Он держался за жизнь очень крепко, когда многие уже давно бы сдались, и говорил, что в конце концов ты должен вернуться. Конечно, он не знал, что ты привязан к своему Маэстро. — Говорила она с деланным равнодушием, но все это время ее слезящиеся глаза пристально изучали мистифа. — Почему ты не вернулся, мистиф? — спросила она. — И не пытайся мне вешать лапшу на уши историями о заклятии. Ты мог бы ускользнуть, если бы хотел этого, особенно после неудачи с Примирением. Но однако ты остался со своим проклятым Сартори, хотя твои сородичи стали жертвой его глупости.

— Он был так несчастен, сломлен. А я был не просто слугой, я был его другом. Как же я мог оставить его?

— Это не все, — сказала Кулус. Она была судьей слишком долго, чтобы удовлетвориться такими упрощенными объяснениями. — Что еще, мистиф? Ведь это ночь последних вещей, помнишь? Если ты не скажешь сейчас, то рискуешь не сказать об этом никому и никогда.

— Хорошо, — сказал Пай. — Я никогда не расставался с надеждой на то, что будет предпринята новая попытка Примирения. И не один я.

— Арае-ке-геи тоже был этому подвержен, а?

— Да.

— Так вот почему он все время вспоминал о тебе. И не хотел умирать, ожидая, что ты вернешься. — Она покачала головой. — Но что тешить себя пустыми фантазиями? Никакого Примирения не будет. Если что и произойдет, то как раз противоположное. Имаджика разойдется по швам, и каждый Доминион будет замурован в своей собственной норе.

— Мрачный взгляд на вещи.

— Но зато честный, логичный.

— В каждом Доминионе есть люди, которые хотят попробовать еще раз. Они ждали две сотни лет и не собираются отказываться от своих надежд.

— Арае-ке-геи не дождался, — сказала Кулус. — Он умер два года назад.

— Я был… готов к такому, — сказал Пай. — Он был уже очень стар, когда я видел его в последний раз.

— Если это может послужить тебе утешением, твое имя было у него на устах до самого конца. Он так и не перестал верить.

— Есть и другие, кто сможет совершить церемонии вместо него.

— Я была права, мистиф, — сказала Кулус, — Ты — полный дурак. — Она направилась к двери. — Ты делаешь это в память о своем Маэстро?

— С чего бы это? — сказал Пай.

— Потому что ты любил его, — сказала Кулус, с укором глядя ему в глаза. — Ты любил его больше, чем свой собственный народ.

— Может быть, это и правда, — сказал Пай. — Но с чего бы мне делать что-нибудь в память о живом человеке?

— О живом?

Мистиф улыбнулся, поклонившись судье и отступая в сумрак коридора, растворяясь там, словно призрак.

— Я сказал вам, что Сартори был несчастен, разбит, но не сказал, что он умер. Мечта по-прежнему жива, Кулус-су-ераи. А вместе с ней и мой Маэстро.

2

Когда Сеидукс вошел, Кезуар поджидала его за покрывалами. Окна были открыты, и в теплом вечернем воздухе слышался шум, горячивший его солдатскую кровь. Он попытался рассмотреть Кезуар за покрывалами. Похоже, она была обнаженной.

— Я должна извиниться перед вами, — сказала она.

— В этом нет необходимости.

— Такая необходимость есть. Вы исполняли свой долг, наблюдая за мной.

Она выдержала паузу. Когда она снова заговорила, голос ее был певучим и нежным:

— Мне нравится, когда за мной наблюдают, Сеидукс…

— Вот как, — пробормотал он.

— Разумеется. Если, конечно зрители способны оценить то, что видят.

— Я способен, — сказал он, украдкой бросив сигарету на пол и затушив ее каблуком.

— Тогда почему бы тебе не закрыть дверь? — сказала она ему. — На тот случай, если здесь будет немного шумно. Может быть, скажешь охранникам, чтобы они пошли отдохнуть.

Он так и поступил, а когда вернулся, то увидел, что она стоит на коленях на постели, а рука ее зажата у нее между ног. Да, она была обнаженной. Когда она двигалась, покрывала двигались вместе с ней. Некоторые из них на мгновение прилипали к умащенной маслом блестящей коже. Он видел, как встрепенулась ее грудь, когда она закинула руки за голову, приглашая его поцеловать ее тело. Он протянул руку, чтобы раздвинуть покрывала, но их было слишком много, и он никак не мог отыскать лазейку среди них. Тогда он напролом двинулся ей навстречу, наполовину ослепленный тонким шелком.