Черная камея

Помню, что после я забрел в кухню с затуманенной головой от смены часовых поясов и горя и увидел, что Томми играет в слова с маленьким Джеромом; мне показалось невероятным, что такой маленький парнишка в столь юном возрасте может играть в эту игру, но потом я понял, что Томми в действительности просто учит его самым простым словам, таким как «дом», «стол», «стул», «чай» и так далее.

Помню, что зашел в кладовку и, увидев Жасмин, спросил: «Кто его родители?» – думая, что это один из ее маленьких племянников, но услышал в ответ: «Мы с тобой». Помню, что чуть не лишился сознания. Не буквально, конечно. А еще она сказала мне: «Его второе имя – Тарквиний».

Помню, вернулся в дом, чувствуя себя как на крыльях, и принялся пристально рассматривать сына и приемного тринадцатилетнего дядю, сознавая свое особое, неповторимое положение благодаря этим двум маленьким существам, а когда рядом появилась Жасмин, я обнял ее и поцеловал, и она оттолкнула меня, тихо пробормотав, что глупостей больше не будет и мне следовало бы это знать.

Я как пьяный добрался до спальни тетушки Куин, где она уже устроилась в своем шезлонге под одним из своих белых атласных одеял, в неглиже с перьями, которые колыхались в обе стороны, повинуясь движению веера. Тетушка сказала:

«Мальчик, мой дорогой, ступай спать. Ты белый как мел. Я поспала в самолете, а ты нет. Ты же на ногах не стоишь!»

«Шампанское найдется? – воскликнул я. – Вели принести шампанского. У нас есть что отметить».

«Подойди ко мне!» – велела Жасмин, влетевшая следом. Но меня уже было не остановить.

«А вот и шампанское!» – сказал я, обнаружив в ведерке охлажденную бутылку и рядом лишний бокал. Тетушка Куин радостно пила из своего.

Который час? Какая разница? Я выпил и рассказал ей о Джероме, а Жасмин тем временем впилась в мою руку отточенными коготками и нашептывала проклятия мне на ухо, на что я не отреагировал ни единым звуком.

Тетушка Куин была сверх меры счастлива!

«Превосходно! – объявила она. – А ведь все это время, Тарквиний, я считала тебя девственником! Приведите же ко мне этого ребенка. А ты, Жасмин, меня просто изумляешь. Почему, скажи на милость, ты нам не написала, ничего не рассказала! Теперь, помимо всего прочего, нужно позаботиться, чтобы ребенок был обеспечен».

Таким образом, красивого маленького инфанта привели и представили королеве, а я, захмелев от счастья, выпил еще два бокала шампанского, прежде чем окончательно лишился связной речи. К этому времени моему сыну сообщили, что я его отец. Томми тоже узнал новость – тетушка Куин настояла, заявив, что в нашем доме нет секретов, что так гораздо лучше для всех нас.

Помню, как, шатаясь, подошел к кровати тетушки и какая-то добрая душа стащила с постели многочисленные расшитые одеяльца и будуарных кукол, чтобы я мог рухнуть лицом вниз в белоснежные подушки, и та же добрая душа сняла с меня ботинки, и вскоре я, тепло укрытый от прохлады кондиционера, уже крепко спал.

И мне приснился Гоблин. Это был ужасный сон: Гоблин страдал и не мог до меня добраться. Я видел полупрозрачное жуткое существо, которое изо всех сил старалось стать видимым, но без моей помощи оставалось неясным, расплывчатым, несчастным. В этом сне я вел себя холодно и жестоко по отношению к Гоблину.

Я танцевал с Ревеккой. Она сказала: «Я не воспользуюсь тобой для своей мести. Ты был слишком хорош».

«Кем в таком случае ты воспользуешься?» – спросил я, но в ответ она лишь рассмеялась. Ревекка ушла, а с ней ушла и музыка. Я открыл глаза.

Рядом со мной лежала тетушка Куин. На ней были очки в серебряной оправе. Она читала дешевое издание «Лавки древностей», которое я дал ей в самолете.

«Квинн, Диккенс – безумец», – заявила тетушка.

«О, это точно, – сказал я. – Дальше пойдет еще хуже, вокруг маленькой Нелл так и будут сгущаться черные тучи. Только не бросай читать».

«Ни за что», – сказала тетушка, уютно прижавшись ко мне.

Перья ее неглиже щекотали мне нос, но я не возражал. Мне нравилось, что ее хрупкая рука так близко от моей. Если бы я захотел, то мог бы читать книгу одновременно с ней. Я вдыхал аромат ее сладких духов. Она могла бы купить какие угодно духи, но предпочитала «Шантильи» из местной лавчонки – слаще которых во всем мире не найти.

Помню, что увидел в окне фиолетовое небо.

«Господи, почти стемнело, – сказал я. – Я должен съездить в Хижину Отшельника! Я должен увидеть свой шедевр».

«Тарквиний Блэквуд, ты не поедешь ни на какие болота в такой час».

«Ерунда, я должен, – сказал я и поцеловал ее в лоб, а потом в мягкую напудренную щеку. – И Мона, и Гоблин для меня недоступны, но потерю Гоблина, должен признать, я не оплакиваю. А сейчас я просто должен туда поехать и заявить свои права на то, что сотворено по моей воле».

Помню, последовали протесты, но я был к ним глух.

Я торопливо поднялся в свою комнату, зашел в гардеробную и, все еще окончательно не протрезвев, натянул новую пару джинсов, новую рубашку и новые ботинки (все это купила по моим новым размерам Большая Рамона, как только узнала о нашем возвращении домой), а потом я достал из ночного столика пистолет тридцать восьмого калибра и спустился вниз. В кухне я захватил бутылку воды, большой нож, в гараже взял фонарик, после чего направился к пристани.

Разумеется, я нарушал условие моего дерзкого, дикого партнера – впрочем, я ведь на них и не соглашался. Я для себя, а не для кого-то, заново отделал Хижину Отшельника, привнеся многочисленные новшества. Я для себя, а не для кого-то, заказал чудесную обстановку, которую скоро увижу. Я не боялся его, разве что испытывал мрачное любопытство перед встречей – возможно, надеялся, что нам удастся спокойно поговорить, обсудить «наш» маленький домик и выяснить в конце концов, действительно ли между нами заключена сделка, так как это я, а вовсе не он, добился всех этих чудесных изменений.

То, что рядом не было Гоблина, для меня не имело значения. Я был уверен, что сам справлюсь, без его помощи. Хижина Отшельника принадлежала мне, и только мне.

Спускаясь к пристани, я миновал маленькое кладбище, где задержался на секунду у могилы Ревекки, направив на могильный камень луч фонаря. Ко мне вернулись обрывочные воспоминания о последнем сне, и я вновь услышал ее голос, словно она была совсем близко. «Только не твоя жизнь», – сказала она. «Чья же тогда?» – спросил я, охваченный дурным предчувствием – мне тогда показалось, что жизнь теперь полна одними несчастьями.

Разве Мона не больна, разве она не на смертном одре, а я тем не менее собрался ехать на остров и даже не подумал о ней? Моне так хотелось увидеть собственными глазами Хижину Отшельника, и вот теперь я туда еду, но без нее. Но что я мог сделать, кроме как молиться за Мону? Я решил, что обязательно помолюсь за нее, когда вернусь.

Я сложил в пирогу все вещи, еще раз проверил, заряжено ли оружие, и отправился в путь. Небо еще не почернело, а лишь покраснело, так что мне хватило света, чтобы видеть деревья, к тому времени я уже хорошо изучил маршрут, а вскоре мне стало ясно, что многочисленные пироги строителей оставили после себя тропу, не успевшую пока затянуться ряской. Можно даже сказать, они проложили дорогу, так что я двигался на хорошей скорости.

Меньше чем через полчаса я увидел огни хижины, а когда подплыл к новой пристани и привязал пирогу, то разглядел ярко освещенные окна и блеск белых мраморных ступеней. Вокруг всего домика были разбиты аккуратные цветочные клумбы, а плети глицинии красиво переползали через высокую крышу. Само небольшое строение с его многочисленными арками напоминало коптскую церквушку.

В дверях лицом ко мне стоял незнакомец и внимательно за мной наблюдал. Он был в своем мужском обличье, только волосы распустил по плечам. На мое появление он никак не отреагировал – не поманил рукой, чтобы я подошел ближе, и не запретил мне жестом выходить на берег.

Откуда мне было знать, что это мой последний день в смертной жизни? Откуда мне было знать, что все те мелочи, о которых я тебе только что рассказал, ознаменуют конец моей истории – что отцу Джерома, племяннику Томми, малышу тетушки Куин, маленькому хозяину моей дорогой Жасмин и благородному Абеляру Моны предстояло умереть?