Отель Трансильвания

Прими тысячу благодарностей за то, что ты все же решился прислать племянницу к нам. Будь уверен, время, которое она здесь проведет, пройдем не напрасно. Передай мои наилучшие пожелания госпоже маркизе и сообщи, что церковь Мадлен посещает исправно. Не думай, что, восхищенная успехами девочки, я позволяю ей пренебрегать заботами о спасении своей бессмертной души. Она делает это с истинным рвением, и ее духовник сообщил мне, что его радует чистота и невинность Мадлен. Этот достойный человек – наш родственник, известный своей набожностью, и, как я догадываюсь, ты ведешь переписку и с ним.

Засим простимся, дорогой брат. Не сомневайся, письма мои к тебе будут идти непрерывным потоком. Да хранит Господь тебя и госпожу маркизу, и да пребудет душа твоя в мире.

С глубоким уважением и искренней любовью, остаюсь твоей благодарной сестрой,

Клодия де Монталье,

графиня д'Аржаньяк.

P. S. Я позволила себе приобрести для Мадлен превосходную испанскую кобылу, дабы предоставить ей возможность упражняться в верховой езде. Лошадь отлично выезжена, а Мадлен зарекомендовала себя опытной всадницей. Когда я пишу эти строки, она как раз собирается на конный променад в Буа-Вер».

ГЛАВА 5

Донасьен де Ла Сеньи, придерживая кожаное стремя, галантно помогал Мадлен сесть в седло. Другие участники конной прогулки тоже садились на лошадей, собираясь вернуться в Париж. Мадлен уселась поудобнее и расправила бутылочно-зеленую амазонку, заставив ее изящными складками свешиваться с седла.

– Благодарю вас, – произнесла она, слегка нахмурив брови.

Де Ла Сеньи низко поклонился.

– Всегда с радостью готов вам служить. Уж если я удостоился благодарности за столь незначительную услугу, то с охотой могу совершить для вас и что-нибудь большее, лишь бы награда была соразмерной.

Мадлен ответила не сразу. Она натягивала поводья, удерживая на месте взбрыкнувшую кобылку.

– Умоляю, не городите нелепостей, шевалье. Я начинаю чувствовать себя глупо.

Шевалье еще раз поклонился и отошел к своему рослому жеребцу. Мигом вскочив в седло, он вскоре присоединился к приятелям.

– Ну как продвигаются дела с Монталье? – окликнул его Шатороз.

– Больше шипов, чем цветов, – признался Ла Сеньи, горяча жеребца.

– Я подумываю, не попытаться ли самому, – произнес Шатороз, наблюдая, как Мадлен направляет лошадь к снежно-белому андалузскому коню баронессы де Миз.

– Бесполезно. На этот раз Сен-Себастьян ошибся, – понизив голос и многозначительно взглянув на приятелей, сказал де Ла Сеньи.

Их окружал лес, окрашенный осенью в золото и багрянец. Листья медленно, как поздние бабочки, порхали над всадниками и с сухим шорохом падали на дорогу. День был ослепительно ясен, и солнечные лучи, пробиваясь сквозь ветви, нависшие над кавалькадой, мириадами сверкающих пятнышек покрывали костюмы кавалеров и дам.

– Ужасно досадно! – продолжала рассказ баронесса. – Платье, естественно, было безнадежно испорчено, и мне пришлось подарить его горничной.

– Весьма досадно! – согласилась Мадлен, сохраняя серьезную мину, и пустила лошадку легкой трусцой.

– И ведь поделать с этим нельзя ничего! Повара изобретают новые соусы, а мы, бедные, миримся с пятнами. Не спорю, хороший соус придает блюду пикантность, но это же просто абсурд! Прекрасный атлас губит какая-то там подливка!

– Возможно, стоит ввести особые обеденные наряды, – не подумав, выпалила Мадлен.

– Обеденные наряды? Платья для еды? – вскинулась баронесса.

– А почему бы и нет? – невинно проворковала Мадлен. – Можно будет устраивать римские трапезы. Гости в тогах, возлежащие на обеденных ложах… Это так импозантно, а главное, очень практично. Тоги дешевы, их можно менять.

Завидев проезжавшего в отдалении всадника, Мадлен слегка прищурилась, помахала рукой и крикнула:

– Сен-Жермен! Это римляне возлежали, принимая гостей?

– Что? Я вас плохо слышу. Погодите минуту.

Граф пришпорил своего дымчато-серого жеребца и, поравнявшись с дамами, слегка поклонился.

– Так что же там с римлянами? – произнес он с улыбкой.

– Ах, я предложила баронессе устроить оригинальную трапезу, где все приглашенные возлежали бы за столами. Не могу только припомнить, римский это обычай или греческий.

– Главное, заграничный! – с безоговорочным осуждением произнесла баронесса. – И потому неприемлемый в наших краях.

– Вам не следовало бы так говорить, – возразил Сен-Жермен, – памятуя, сколько усилий затратил прадед вашего короля [7]на то, чтобы Франция сравнялась в славе с самим Римом.

– Луи Четырнадцатый был великий монарх! – заявила баронесса, подозрительно глядя на графа.

– Без сомнения, – кротко согласился Сен-Жермен и обратился к Мадлен: – А вы что думаете по этому поводу, моя дорогая? Или вы по-прежнему обожаете покойного короля?

Вместо девушки ответила баронесса:

– Естественно, любой человек обладает достойными осуждения недостатками, но нам следует помнить, что второй его брак немало способствовал возрождению при дворе добрых нравов.

– Какое счастье для Франции! – пробормотал Сен-Жермен.

Баронесса промолчала и через какое-то время, случайно или нет, приотстала. Мадлен и граф ехали теперь бок о бок в заговорщическом молчании. Впереди затевала скачки шумливая молодежь, сзади неспешно двигались более взрослые и степенные участники конной прогулки. Дорога, утекающая под копыта коней, кипела от непрестанной игры света и тени.

– Мне нравится ваш жеребец, – прервала молчание Мадлен. – Я никогда в жизни таких не встречала.

– Его подарили мне в Персии, – сказал Сен-Жермен, поглаживая широкую шею красавца. – Подобных ему в Европе пожалуй что нет. Их называют иногда берберскими скакунами.

Мадлен кивнула и игриво заметила:

– Сегодня вы одеты не в черное, граф. И это тоже мне непривычно. Что за материал у вашего верхового костюма?

– Лосиная кожа венгерской выделки. Тиснение, если внимательно к нему приглядеться, поведает вам о встрече святого Губерта с диким оленем.

Сен-Жермен провел пальцем по темно-бордовой складке.

– Довольно старомодное одеяние – манжеты по нынешним меркам непозволительно узкие, – но я не могу с ним расстаться. Привык.

Граф помолчал, слегка поднял брови и, понизив голос, спросил:

– Что беспокоит вас, моя дорогая? Вы ведь не для того меня подозвали, чтобы обсуждать обычаи римлян или стать лошадей? Вам до смерти надоеда болтовня баронессы?

– Ах нет! – отмахнулась Мадлен.

– В таком случае вам не нравятся ухаживания де Ла Сеньи?

Девушка едва заметно скривилась. Граф заметил ее гримаску и понял, что угадал.

– Тетушка Клодия говорит, что я не должна витать в облаках. Что девушкам вроде меня следует быть попрактичнее и не ожидать от замужества особого счастья. Де Ла Сеньи богат, он ищет невесту. Его мать намекнула тетушке, что он рассчитывает на мою благосклонность.

– О ужас! – рассмеялся Сен-Жермен. – А вам не хочется ее проявлять?

– Вам, может быть, и смешно все это, граф, но я нахожу подобное положение дел унизительным! – Мадлен резко отвернулась, скрывая слезы, невольно набежавшие на глаза. – Я ощущаю себя дорогой рабыней, выставленной на аукцион.

– Мадлен, – очень тихо произнес Сен-Жермен. Девушка, натянув поводья, повернулась и взглянула на графа. – Ваша тетушка желает вам только добра. С ее точки зрения, другого отношения к браку и быть не может.

Мадлен кивнула, чувствуя, как вновь сжимается ее горло.

– Она только и делает, что пытается мне втолковать, на что женщина может рассчитывать, а на что – нет. Но, Сен-Жермен, мне хочется большего!

Он улыбнулся.

– Я знаю.

Девушка посмотрела на него с вызовом.

– Вы ведь мужчина. Что вы можете знать? Вы повидали весь мир, вы многое испытали… Но почему же все это заказано мне? Я тоже хотела бы быть вольной как ветер!