Витторио-вампир

Безмолвие было слишком полным, чтобы свидетельствовать о победе…

Бартола и Маттео прижались ко мне с обеих сторон.

Сверху раздался какой-то грохот. С шумом распахнулись двери в церковь, и тут же молниеносно рванули кверху и отбросили крышку люка… На фоне огненного зарева я отчетливо увидел темную стройную фигуру с длинными волосами.

Порыв ветра задул пламя моих свечей.

Остались лишь всполохи дьявольского пламени наверху и вдали, а нас самих безжалостно погрузили в полную тьму.

И снова я увидел четкие очертания: высокую, великолепно сложенную фигуру женщины с роскошными длинными локонами и с талией настолько тонкой, что я мог бы обхватить ее двумя ладонями; она стремительно и совершенно беззвучно – словно летела – сбегала ко мне по ступенькам.

Господи, как могла оказаться здесь эта женщина?

Прежде чем я решился направить свой меч против врага, явившегося предо мной в образе женщины, или вообще хоть что-нибудь сообразить, ее нежные груди коснулись моей груди и я ощутил прохладу ее кожи… Она как будто намеревалась обнять меня…

То был момент необъяснимого и до странности чувственного замешательства – до меня донесся аромат ее волос и одежды, а когда она взглянула на меня, белки глаз ослепительно сверкнули в темноте.

Я услышал, как вскрикнула Бартола, а за ней и Маттео.

Меня с силой швырнули на пол.

Над нашими головами ярко полыхало пламя.

Одной, столь хрупкой с виду рукой незнакомка крепко держала обоих сопротивлявшихся и пронзительно визжавших от ужаса детей, а в другой сжимала высоко занесенный над головой меч. Она замерла на мгновение, бросила в мою сторону краткий взгляд и устремилась вверх по лестнице. Еще миг – и женщина исчезла в сиянии огня.

Я обеими руками выхватил меч и ринулся в погоню – к выходу из церкви, однако успел лишь увидеть, как она – не иначе как с помощью невиданной адской силы – мгновенно оказалась у двери. Непостижимая ловкость! Ее пленники вопили, визжали и непрестанно взывали ко мне:

– Витторио, Витторио!

Все верхние окна церкви, равно как и круглое окно над распятием, были объяты пламенем.

Я не мог поверить своим глазам: совсем юная женщина похищает моих сестру и брата!

– Остановись во имя Бога! – закричал я. – Подлая, трусливая ночная воровка!

Я побежал вслед за нею, и, к моему величайшему удивлению, она действительно остановилась и повернулась ко мне лицом. На этот раз я смог увидеть ее, что называется, в полной красе. А красота ее была поистине изумительной: правильный овал лица, нежный взгляд огромных серых глаз, прозрачная, сияющая, словно тончайшая китайская белая эмаль, кожа, алые губы, слишком совершенные даже для воображения художника… Длинные светло-пепельные волосы, мягкими волнами спускавшиеся на спину, в свете пламени приобрели тот же оттенок серого цвета, что и глаза. Ее одежда, испачканная какими-то темными – должно быть, кровавыми – пятнами, была того же винно-красного цвета, что и костюм дьявольского призрака, которого я видел предыдущей ночью.

Она смотрела на меня с удивительным и даже трогательным любопытством, держа в правой руке занесенный над головой меч, но не двигалась с места… И вдруг разжала левую руку и освободила из мощного захвата отбивавшихся, вопящих детей.

– Дьяволица! Ведьма! Демон! – рычал я, заслоняя детей своим телом, а потом бросился на нее, вращая мечом.

Но она увернулась, да с такой ловкостью, что я не успел и глазом моргнуть. Я не мог поверить, что она вдруг оказалась так далеко и теперь спокойно стоит, опустив меч и внимательно глядя на меня и рыдающих детей.

Внезапно она повернула голову. Послышался какой-то свистящий звук, затем он повторился снова и снова. В церковных дверях – казалось, из пламени самого ада – возникла другая облаченная во все красное фигура, окутанная в бархат и обутая в украшенные золотым орнаментом сапоги. Едва я замахнулся на нового врага мечом, этот человек отшвырнул меня в сторону и в одно мгновение отсек голову Барто-лы, а затем обезглавил и рыдающего Маттео.

Я совершенно обезумел и буквально взвыл от горя. Незнакомец обернулся в мою сторону и готов был напасть, но из уст женщины неожиданно прозвучал твердый запрет:

– Оставь его в покое!

В нежном голосе женщины слышалась непреклонная решимость, и этот скрывшийся под капюшоном дьявол в позолоченных сапогах отступил, примирительно бросив ей в ответ:

– Ну полно тебе, Урсула. Где твое здравомыслие? Взгляни на небо! Нам надо торопиться.

Она не пошевелилась и по-прежнему не сводила с меня внимательного взгляда.

Я рыдал и выкрикивал проклятия, потрясая мечом. А потом снова ринулся к ней и на сей раз увидел, как лезвие, сверкнув, отсекает тонкую, хрупкую правую руку чуть пониже локтя и та падает на каменные плиты пола. Кровь из раны забила фонтаном.

Она лишь мельком взглянула на руку и вновь перевела взгляд на меня, а в огромных глазах застыло все то же трогательно-горькое, едва ли не безутешное выражение.

Я снова занес свой меч.

– Strega! Ведьма! – кричал я, скрежеща зубами от ярости, пытаясь разглядеть ее сквозь неудержимым потоком лившиеся слезы.– Strega! Ведьма!

При упоминании о ведьме она проворно отступила назад, словно ее влекла невидимая сила. В левой руке она держала теперь свою правую, все еще сжимавшую меч, как будто ничего не произошло, потом приставила ее на место и принялась поворачивать и сдвигать отрубленную конечность то туда, то сюда, пока та не заняла нужное положение. Я пристально следил за каждым ее движением, и вдруг прямо у меня на глазах нанесенная мной рана мгновенно затянулась и кожа стала белоснежной, как и прежде.

Я буквально застыл в неописуемом удивлении, а тем временем расширенный книзу рукав ее роскошного бархатного платья опустился до самой кисти.

В одно мгновение она оказалась за пределами церкви – теперь я мог видеть лишь смутные очертания силуэта на фоне отдаленного пламени, бушующего в окнах башни.

– Витторио… – донесся до меня едва слышный шепот.

А затем она исчезла – словно испарилась.

Я знал, что тщетно теперь гнаться за нею, и все же, размахивая мечом, выбежал из церкви не в силах сдержать слезы горя и ярости, потоком лившиеся из глаз. Сквозь застревавшие комком в горле рыдания я в отчаянии выкрикивал проклятия в адрес целого мира, угрожая ему всеми мыслимыми и немыслимыми несчастьями.

Ответом мне было гробовое молчание. Внутренний двор был сплошь усеян мертвыми телами. Все мертвы… Мертвы! Я точно знал это.

Я снова помчался в церковь и поднял с пола головы Бартолы и Маттео. Потом сел, положил их к себе на колени и безутешно заплакал.

Казалось, жизнь еще не покинула их окончательно: веки трепетали, губы двигались в тщетной попытке заговорить… Великий Боже! Я не в силах был вынести столь страшную муку!..

Я мог только рыдать, во весь голос проклиная белый свет, и все гладил, гладил по щекам сестру и брата, поправлял им волосы и шептал утешительные слова о том, что Господь всегда рядом, Господь с нами, Господь вечно будет заботиться обо всех нас, что все мы вместе будем на Небесах… «О, пожалуйста, прошу тебя, Господи, – молил я его в душе, – не позволяй им что-либо чувствовать или сознавать, если они по-прежнему обладают этой способностью. Нет, только не такие муки! Я больше не вынесу!.. Я не могу!.. Нет!.. Прошу тебя…»

Наконец на рассвете, когда солнечный свет дерзко проник сквозь распахнутые двери церкви, а пламя пожаров постепенно угасло, когда беззаботно, будто ничего не случилось, защебетали птицы, жизнь окончательно покинула головы Бартолы и Маттео и они застыли в вечном покое. Бессмертные души невинных детей отлетели. Хотя… кто знает… быть может, они покинули тела уже в то мгновение, когда меч отделил головы от тел.

Холодное тело матери я нашел во внутреннем дворе. Отец лежал на ступенях лестницы, ведущей в башню. Руки его были изрезаны, словно он хватался ими за острые лезвия мечей, наносивших ему удар за ударом.

Судя по тому, что я увидел, кровавое побоище было недолгим. Головы рубили с молниеносной быстротой, и лишь у немногих, как у моего отца, на теле сохранились свидетельства чудовищной, отчаянной борьбы.