Игры рядом

казать?

ГЛАВА 16

Густой аромат черники. Базилика — и черники. Сильнее… Легкий ветер водит ладонями по каменному лицу, поправляя каменные локоны, утирая каменные слезы.

— Здравствуй…

Спокойные глаза. Такие спокойные. Спокойные-спокойные… пустые… совсем, живые, когда их целует ветер.

— Здравствуй, дорогая… Как ты… здесь…

Тихий смех где-то так глубоко, что это почти перестает быть смехом. Старческие руки со скрюченными хребтами вен отгоняют юный ветер: молодость, прочь, ненавижу… Тут только старость, тут только смерть. Она и я. Ей так одиноко здесь.

— Ты устала… Я знаю… И я… так устал… Ладони ветра — ладони старости, старой, дряхлой любви, истлевшей нежности, верности, похожей на труху. Прочь, молодость, прочь. Еще слишком рано для тебя.

— А ты была права. Ты во всем была права… Проводники… Они уже были здесь. Один из них. Они думали, я не узнаю… А он сбежал от них. От нас… Ты помогла ему, правда? Ты это сделала. Ты знала…

Разве могут улыбаться пустые глаза? Он целует каменный локон, стирает каменный пот с каменного лба — своего.

— И теперь… они вместе, да? Правда? Они уже вместе… Всё так, как я и думал… Они вместе… И… началось… Ты поэтому плачешь, дорогая?

Эти пальцы, которых нет… Кремневые струи редеющего дождя, обломки того, что он целовал, а она не ощущала, потому что родилась мертвой.

— Ты четырнадцать лет не плакала, Ласкания… — Ветер наконец убирается вон. Он всё понимает. Теперь — понимает.

— Ты не плакала четырнадцать лет. — Да, говорят пустые глаза и плачут.

Я спал плохо — то ли совесть мучила, то ли похмелье, то ли шаткость нашего положения, многократно усилившаяся с появлением Юстаса. Всё это было одинаково неприятно.

Я проворочался до рассвета и с облегчением встал сразу после первых петухов. Замок дрых мертвым сном, прислуга только просыпалась, и шансы найти Юстаса и вытрясти из него душу, не привлекая любопытных взглядов, были велики как никогда. Я, разумеется, не мог ими пренебречь.

Подтягивая слишком просторные штаны лорда Аннервиля и на ходу заправляя за пояс его уже изрядно помятую и пропахшую потом рубашку, я выскользнул в коридор. Зажав в углу молоденькую горничную, быстро выяснил, куда поместили приезжего менестреля. Его комната была в восточном крыле замка, ближе к людской, и я пробирался туда еще с четверть часа, старательно отворачиваясь от встречных слуг; те, впрочем, и без того не слишком на меня заглядывались.

Храп Юстаса я услышал еще в начале коридора. Храпел он даже громче Грея, рядом с которым и так невозможно спать. Дверь оказалась незапертой. Я вошел, поморщившись от резко усилившегося храпа. Юстас лежал на спине, одетый, свесив одну ногу на пол и крепко обнимая за плечи крохотную, очень рыжую и совершенно голую девочку-служанку. Девочка спала как убитая, из чего я заключил, что она пьяна еще сильнее, чем Юстас. Физиономия у него была преисполнена неземного блаженства.

Мною овладела жажда крови, ведь именно из-за этого сладко дрыхнущего засранца я сегодня не сомкнул