Мемнох-дьявол

Я прильнул к Мемноху. Была ли она прекрасной или отталкивающей – эта толпа из представителей всех времен и народов? Черные, белые, азиаты – люди всех рас, с вытянутыми вперед руками уверенно движущиеся среди потерянных и смятенных душ!

Сама земля жгла мне подошвы; почерневший каменистый мергель, усыпанный мелкой крошкой. Почему это? Зачем?

По всем направлениям то резко, то плавно вздымались горные склоны, переходили в отвесные скалы, стремились ввысь и обрывались в глубокие ущелья, заполненные дымчатым туманным сумраком и казавшиеся самой преисподней.

В проемах арок то мерцал, то вспыхивал свет; крутые изломы лестниц на отвесных каменных стенах уводили к едва различимым глазом долинам и стремительным потокам, над которыми поднимался пар, – золотистым и красным от крови.

– Мемнох, помоги мне! – прошептал я. Я не осмеливался выпустить из рук Плат. И не мог заткнуть уши. Стенания впивались в мою душу, как топоры, отсекая от нее кусок за куском. – Мемнох, это невыносимо!

– Мы поможем тебе, – воскликнули призраки-прислужники, стайка которых окружила меня со всех сторон, чтобы расцеловать и обнять. Глаза их были широко раскрыты в приливе сочувствия. – Лестат пришел. Лестат здесь. Мемнох привел его. Войди в ад.

Голоса то нарастали, то утихали, они звучали то поодиночке, то вместе, словно множество людей твердили по четкам молитвы, каждый начиная со своего места, и постепенно голоса стали звучать нараспев.

– Мы любим тебя.

– Не бойся. Ты нам нужен.

– Останься с нами.

– Помоги нам скоротать время.

Я чувствовал их нежные утешающие прикосновения, хотя меня ужасали и пылающий свет, и полыхающие на небе вспышки, а запах дыма щекотал ноздри.

– Мемнох! – Я вцепился в его почерневшую руку, пока он тащил меня за собой, строго, с отстраненным выражением на лице озирая свое адское царство.

И там под нами, за скальной расщелиной, лежали бесконечные равнины, усеянные блуждающими и спорящими мертвецами, рыдающими, потерянными, испуганными, – теми, кого вели, собирали и утешали призраки-прислужники; а иные бежали опрометью, словно могли спастись, но лишь натыкались на толпы душ и продолжали безнадежно бегать по кругу.

Откуда исходил этот адский свет, это мощное и неослабное сияние? Водопады искр, неожиданные вспышки пылающего красного цвета, пламя, кометы, дугой проносящиеся над вершинами.

Вопли усиливались, эхом отдаваясь от скал. Души подвывали и пели. Мертвецы-прислужники бросались, чтобы помочь упавшим встать на ноги, проводить тех, кто наконец подходил к тем или иным лестницам или вратам, входам в пещеры или тропинкам.

– Проклинаю Его, проклинаю Его, проклинаю Его! – отдавалось эхом в горах и разносилось по долинам.

– Никакой справедливости, даже после того, что было совершено!

– Ты же не можешь сказать...

– ...Кто-то должен поступить правильно...

– Иди сюда, я держу тебя за руку, – сказал Мемнох и пошел дальше с тем же суровым выражением на лице, проворно ведя меня вниз по гулким ступеням, крутым, опасно узким и вьющимся вокруг скалы.

– Я не вынесу этого! – закричал я. Но мой голос отнесло прочь. Я снова запустил правую руку под пиджак, чтобы ощутить Плат, а затем потянулся к выщербленной, осыпающейся стене. Были ли то специально выдолбленные в стене углубления? Цеплялись ли другие за них, чтобы удержаться и не упасть? Вопли и стенания совершенно лишили меня рассудка. Мы пришли в следующую долину.

Неужели этот мир столь же обширен и многообразен, как и небеса? Здесь были мириады дворцов, башен и арок; в покоях, которые заполняли души всех времен и народов, велись споры, беседы, слышалось пение, иные обнимали друг друга, как обретенные в минуту скорби друзья. Солдаты в древней военной форме и современной, женщины в бесформенных черных одеяниях Святой земли, души современного мира в своих прихотливых нарядах из магазинов готового платья – одежды всех теперь покрывали копоть и пыль, и все то, что блестело и привлекало когда-то, было приглушено сполохами адского света, словно ни один цвет не мог соперничать со зловещим ореолом небес. Одни души рыдали и гладили друг другу лицо, другие, сжав кулаки, пронзительно выкрикивали слова ярости.

Души в поношенных темно-коричневых монашеских одеяниях, монахини в жестких белых головных покрывалах, принцы с бархатными рукавами-буфами, нагие мужчины, разгуливающие с таким видом, словно никогда не ходили одетыми; платья из крашеной льняной ткани со старинными кружевами, современные платья из блестящего шелка или искусственных тканей, оливково-зеленые мундиры солдат и доспехи из сверкающей бронзы, крестьянская одежда из грубой ткани и прекрасно сшитые шерстяные костюмы современных фасонов, вечерние платья из серебристых тканей; волосы всех цветов, спутанные и взъерошенные ветром; кожа всевозможных оттенков; коленопреклоненные старики с сомкнутыми перед собой ладонями, розовыми лысинами и кожей на шее, собранной в трогательные складочки; тонкие белые души тех, кто голодал в жизни, лакали из ручьев по-собачьи, другие лежали на спине, из-под полузакрытых век посматривая на скалы и узловатые деревья, предаваясь пению, мечтам и молитвам.

С каждой секундой глаза мои все больше привыкали к сумраку. В поле моего зрения попадало все больше подробностей, более понятным становился каждый квадратный дюйм того, что я созерцал! Фигуры, роившиеся десятками поблизости от каждой настоящей души – те, что танцевали, пели и причитали, – были не более чем образами, проекциями этой самой души, служившими для ее общения с окружающим миром.

Ужасная фигура женщины, охваченной пламенем, была не более чем химерой для стенающих душ, бросающихся в огонь и пытающих отвязать ее от столба, затоптать пламя, пожирающее ее волосы, вызволить ее из немыслимой агонии! То было место для ведьм. Все они пылали! Спасите их! О Господи, ее волосы в огне!

И действительно, солдаты, заряжающие пушку и прикрывающие в этот момент уши, были не более чем иллюзией для тех сонмов истинных душ, рыдающих, стоя на коленях, и неуклюжий гигант, размахивающий топором, был не более чем призраком для тех, кто уставился на него в оцепенении, узнавая в нем самого себя.

– Не могу... не могу смотреть!

Чудовищные образы убийства, пыток вспыхнули передо мной, опаляя мне лицо. Призраков тащили на смерть в котлах с кипящей смолой, воины падали на колени с широко раскрытыми глазами; принц какого-то погибшего персидского царства с воплем подпрыгнул в воздух, раскинув руки; в глазах его мелькали отблески огня.

В завываниях, шепоте настойчиво звучали протесты, вопросы, внезапные озарения. Отовсюду раздавались необычные речи, если только у вас доставало смелости им внимать, улавливать темы, режущие слух наподобие неистовой погребальной песни.

– ...Да, да, я думал, я знал...

– ...Милые мои, крошки мои...

– ...В твои объятия, потому что ты никогда...

– ...И я все время думал, а ты...

– ...Любила тебя, любила тебя, любила тебя, и всегда... и, нет, ты не знал. Не знал, не знал...

– ...Я всегда думал, что должен быть таким, но я знал, я чувствовал...

– ...Смелость повернуться и сказать, что это не так...

– ...Мы не знали, не знали...

И все это слилось в результате в один непрерывный вопль.

Мы не знали!

Передо мной возникли внутренние стены мечети, заполненной кричащей, прикрывающей головы руками толпой, когда на них с оглушительным грохотом, напоминающим артиллерийскую канонаду, начала сыпаться штукатурка.

Все иллюзии.

– Мы не знали, не знали, – завывали голоса душ.

Коленопреклоненные мертвецы-прислужники сбились в кучу, по их лицам струились слезы:

– Да, мы понимаем, вы понимаете...

– И в тот год, просто, чтобы пойти домой и быть с...

– Да...

Я упал, зацепившись ногой о камень, и меня бросило в гущу коленопреклоненных воинов, которые рыдали, вцепившись друг в друга, и призраков побежденных, убитых, умерших с голоду, – все они раскачивались и стенали в голос.