Щупальца веры

Это упоминание привлекло внимание Кэла: она в первый раз упомянула богов.

Снова послышались раскаты грома, и Кэл повернулся к окну. Кэт бросила на него выжидательный взгляд и продолжила рассказ, только когда он снова посмотрел на нее.

— Меня встречали в деревне с таким гостеприимством, с каким меня никогда нигде не встречали ни прежде, ни потом. Сначала я подумала, что это, может быть, из-за того, что я — белая женщина, что это могло быть из-за любопытства, может быть, они особенно ценили то, что я говорила на их языке. Но затем я обнаружила что-то другое в их поведении… глубокое уважение и в то же время чувство настоящего родства. Как будто они ожидали меня. О да, я знаю этнографов, у которых тоже были такие чувства, это эгоистическое желание, чтобы тебя приняли за своего. Но это было нечто другое. Эти люди любили меня, давали мне почувствовать почтение. Вождь, дети, старики, охотники, хранители огня — все они откровенно разговаривали со мной, так никогда еще никто со мной не разговаривал. Все… кроме одного. Это был старик, живущий в отдаленной от деревни хижине. Сначала я даже не подозревала о его существовании. Затем в один прекрасный день я увидела, как он пришел в деревню и зашел в хижину вождя; через некоторое время он вышел оттуда.

Я знала, что вождь болел, но после того, как старик посетил его, он выздоровел. Как только я увидела старика, я спросила о нем у других. Но они отделались от меня. Они ничего не хотели о нем говорить. После того как они были так откровенны со мной во всем, я подумала, что это было странно, что они ничего не захотели сказать мне. Но я не настаивала. Я начала наблюдать за хижиной старика; на самом деле я старалась, чтобы он меня заметил. Казалось, это его не беспокоило. Он обычно часами неподвижно сидел, поджав ноги, перед своей хижиной — своего рода дзен-буддизм по-африкански, — просто наблюдая за рекой, которая протекала неподалеку от его хижины. Он там сидел, а я стояла за деревьями — а позднее я тоже сидела, — и я не знаю, как это объяснить, но у меня было ощущение абсолютной… духовной связи. Я знала, что ни в коем случае не должна была пытаться заговорить с ним, пока он сам не захочет этого, не подзовет меня жестом подойти к нему поближе. И несмотря на то, что дни проходили один за другим, а он ничего не говорил, я была абсолютно уверена, что этот момент наступит.

Кэл был заворожен рассказом. Даже несмотря на то, что его изнеможение в некоторые моменты давало о себе знать. Мускулы его шеи были напряжены. И он почувствовал нечто похожее на стремительный порыв ветра или на металлический шум, который слабо ощущался его барабанной перепонкой, подобно звону металлической брони на далеком расстоянии.

— И затем это произошло. Это случилось в конце дня, после того как я провела там несколько недель. Это был великолепный вечер. Солнце садилось за рекой, при оранжевом свете соломенные хижины казались сплетенными из золота. Одним словом, красота этого дня, простор горизонта — я никогда не чувствовала себя настолько близкой… к самому мирозданию. Казалось, это было самое начало сотворения мира, и я находилась вместе с одним из первых человеческих созданий, которые населяли нашу планету. Племя закончило ужинать, и все они расселись по кругу в центре деревни, как это обычно делали, когда не было дождя, и начали петь. Невозможно описать эту песню. Медленная и более мелодичная, чем большинство других африканских песен, которые ты слышал, это было… о Боже, невозможно описать, это было просто сверхъестественно. И когда они пели, я знала, Кэл, я знала, что в ту ночь старик позовет меня. Этот час, это место, все здесь происходящее были предназначены мне судьбой, предписаны звездами, как если бы я прочитала это на небе по Большой Медведице. Солнце село, появились звезды, один за другим члены племени медленно удалились. Но я оставалась сидеть там. И когда облако закрыло луну, и наступило самое темное время ночи, сквозь деревья я увидела мерцающий свет, который шел от хижины старика. Его силуэт вырисовывался в дверях хижины, и он жестом показывал мне, чтобы я подошла к нему.

Когда я вошла в хижину, он уже сидел на полу и кивком головы указал мне, чтобы я села напротив него. Между нами горел костер. Затем мы начали разговаривать. Он сказал, что он бабалао, жрец этой деревни, и что с того дня как я приехала, он расспрашивает богов обо мне. Они сказали, что я часть ире, — судьбы — большого Племени людей, и что я мануто менделе, самый точный перевод, который я могу тебе дать, — это «благородное животное». Он также сказал мне, что за всю свою жизнь он только один раз слышал, чтобы богами была кому-то предназначена подобная судьба, и что это было сорок лет назад. Затем он сказал, что мы вместе должны были произвести какой-то ритуал. Жрец попросил меня, чтобы я срезала с головы три волоска, и передал мне особый ритуальный нож. Когда я отдала ему волосы, он положил их в три чаши, которые на самом деле были сделаны из наполовину разрезанных бутылочных тыкв. Затем руками взял из костра три уголька и один за другим бросил их по одному в каждую чашу. Первый уголек с треском развалился. Затем второй тоже. И третий взорвался, вспыхнув ярким светом. Но мой волосок вовсе не сгорел. Он лежал в золе на дне чаши и даже не был опален. Затем старик погрузил пальцы в золу, которая лежала на дне чаши, и провел ими три линии по моему лбу. Он сказал мне, что я, без сомнения, вестница богов и через меня и тех, кого я больше всего люблю, боги будут осуществлять свою власть и донесут до всех на земле весть о своем славном и безжалостном присутствии. Все это время я молчала, я была наполовину поражена и наполовину просто… спокойна, так или иначе принимая все это без вопросов. Но когда он сказал, что боги через меня дадут о себе знать, я воскликнула: «Каким образом? Скажите мне, каким образом?».

Говоря это, она издала восклицание, такое же, как, должно быть, издала тогда, жалобное и настойчивое,

Кэл ясно представил себе, что он тоже находился вместе с нею в той хижине и что он тоже слышал это послание бабалао.

— Но он мне не сказал, — продолжала Кэт, снова успокаиваясь. — Он сказал, что у меня нет выбора. Что это моя судьба и что в один прекрасный день мне все станет ясно.

Она замолчала, и долго смотрела на свои руки.

— А затем… — Она снова сделала паузу, закашлялась, и слезы медленно полились- из глаз. Она вытерла слезы, расправила плечи, и, когда снова заговорила, голос ее был тверд:

— Затем я покинула деревню. Я знала, что должна была уйти, как раньше знала, что должна была прийти. Я прошагала назад до Порто-Ново, и там я встретила Квентина. На некоторое время жизнь стала такой прекрасной и нормальной — на самом деле это продолжалось несколько лет, — что я подумала, что все случившееся со мной было… Ну, может быть, это была та же самая лихорадка, от которой умер майор. Но затем мы с Квентином переехали в Новый Орлеан, и он начал изучать Обеа… И тогда-то прояснился весь смысл слов старика. Весь их ужас… и, как я постепенно поняла, все их волшебство.

Кэт замолчала. Кэл почувствовал, что он что-то должен был сказать, но слов у него не было. Он понял.

И он верил.

Он теперь хотел только одного — бежать. От своей собственной судьбы.

Но он не мог двигаться. Воздух вокруг него стал густым, и он снова еще яснее услышал звук брони, звук наступающего войска. Затем громкие металлические звуки сменились сначала тихим шумом прибоя, а потом грохотом волн, светящаяся стрела ворвалась в его поле зрения, его глаза широко открылись, и молния превратилась в поток вспышек, которые дрожали и мерцали в воздухе, совершенно его ослепив.

Он закрыл глаза. Молнии остались — желтые полоски, разрываемые красными вспышками. Вокруг них стала обрисовываться какая-то форма, клубящееся облако сине-черного дыма.

И затем оно внезапно исчезло.

Он открыл глаза. Перед ним сидела Кэт.

— Ведь Шанго только что посетил тебя? — сказала Кэт.

Кэл увидел свое отражение в окне, белое лицо на черном фоне. И в тот же самый момент снова образовалось черное облако. Посреди него вспыхнула молния, и облако стало более густым, казалось, это было чье-то лицо. Нет, не лицо, это были только глаза, золотистые сверкающие глаза. Звуки бряцания металла исходили из самого облака и были похожи на речь.