Homo Super (Рыбка-бананка ловится плохо)

омали оба мизинца, оставив другие пальцы нетронутыми. Так что он мог почти свободно стучать по клавиатуре и строчить детективы. Потом его доставили обратно в комнату с камином, и он чувствовал себя очень неловко с пистолетным глушителем во рту.

> по-прежнему сидел на своем диване и потягивал минеральную водичку.

-- Нет, ты все-таки идиот, -- бросил он добродушно. -- Если бы я не был абсолютно уверен в наших данных... Налейте ему воды, что ли, -- а то он смахивает на сухофрукт из Мавзолея...

Глаз наполнил стакан, поднес его Эдику и вполголоса извинился за пальцы.

-- Отлично! -- > действительно выглядел довольным. -- Останешься здесь до утра. И проспись как следует -- завтра свадьба.

С помощью > Пыляев кое-как справился с подступающим к горлу сушняком. В то, что можно ТАК вляпаться, все еще верилось с трудом. Думать он был не в состоянии. Хотелось упасть в кроватку и отплыть подальше. Весь этот маразм не имел права на существование при дневном свете.

Вдобавок пьяный угар постепенно вытеснялся страхом. Это был подленький, мелкий и неизбежный страх существа, которому отрезали отходные пути. Страх противоречил философии нигилизма и даже универсальной формуле >. Это служило отличным доказательством того, что жизнь не есть сумма счастья или сколь угодно тяжких бед, а представляет собой самодостаточную ценность. Но это не могло служить и утешением...

Под конец имела место и вовсе абсурдная сцена: Эдик полулежал на диване, бабулька массировала ему затылок, снимая боль, а лысый старательно накладывал на его мизинцы миниатюрные шины.

> выплыл из полумрака и навис над Пыляевым. Он уже надел пальто до пят и курил >.

-- Ну, зятек, с Богом! -- с этими словами апологет евгеники схватил кисть Пыляева и потряс ее, будто невзначай задев сломанный мизинец. Эдик чуть не заорал.

-- И как следует заботься о моей малышке, очень тебя прошу!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

МЫШОНОК

6

Насчет > Элкин папаша, конечно, приукрасил, но в течение ближайших нескольких лет Эдик действительно ощущал подозрительную легкость бытия.

Впрочем, это ощущение появилось далеко не сразу. Наутро, проснувшись в девятой квартире с помойкой во рту и блуждающим отбойным молотком в черепе, он долго пытался понять, отчего ему так хреново. Потом вспомнил -- вчера он навеки потерял свободу, а Эдик считал себя животным свободолюбивым. По крайней мере, теоретически... Малюсенькая и совершенно дурацкая надежда на то, что вчерашний наезд > отменяется, конечно, родилась в момент пробуждения самого Пыляева, подрыгала рахитичными ножками и умерла, не приходя в сознание.

Он обвел взглядом комнату. Сквозь приоткрытые жалюзи нехотя сочился утренний свет. Пионерский костер в камине угас, как и романтический порыв в сердце. Давали знать о себе перебинтованные мизинцы. На столике лежала знакомая пачка сигарет, а рядом белел картонный прямоугольник. Визитная карточка. Эд взял ее, поднес к глазам и прочел: плохо соображал, на каком этаже он находится. Обезьяна угомонилась,