Символ Веры (СИ)

Но даже строжайший график и предусмотрительные служки вынуждены были смириться с путями Господними, кои, как известно, неисповедимы. Кардинал к великому своему неудовольствию оказался задержан неотложными делами и был вынужден остановиться на ночлег в маленьком монастыре, что незаметно притаился близ пересечения границ трех стран. Этим фактом прелат был крайне недоволен, что сказывалось на скромной и упорядоченной жизни обители самым ярким образом.

И вот теперь Морхауз потребовал встречи с Гильермо...

В миру, перед фотокамерами и микрофонами кардинал был обаятельным, очень дружелюбным человеком. Мужчина в возрасте, однако весьма далекий от старческой дряхлости. Взор открыт и доброжелателен. Легкая полуулыбка крайне располагает к общению и ни в коем случае не переходит в ироническую, а уж тем более - не выражает сарказма, боже упаси. Хорошо поставленный, размеренный голос проповедника - но без какого-либо следа той толики менторства, что неосознанно вызывает раздражение у людей образованных или имеющих положение в обществе. Такому человеку искренне хочется довериться, поведать все сокрытые в памяти тайны и грехи. Юные девы вклеивают его фотографии и ленты речей в альбомчики с виньетками, а зрелые матроны ..., впрочем, не будем о них.

«Благообразный» и «достойный» - были самыми лучшими определениями для всемогущего кардинала.

В миру.

Сейчас же Гильермо видел совсем иного человека. Чуть растрепанные от долгого путешествия волосы встопорщились у висков, приподняв линию прически, так что голова казалась почти квадратной, а уши - заостренными. Словно у кота или филина. Горизонтальные морщины пересекли лоб, а брови хмуро насупились. Левый глаз щурился, что в сочетании с линией бровей превращало его в узкую щелочку, сквозь которую холодно сверкал зрачок. Улыбка покинула лицо кардинала, губы сжались в тонкую бледную линию с чуть опущенными краями. Перед монахом сидел угрюмый, властный человек, привыкший к послушанию окружающих и не считающий нужным надевать безупречную маску смирения. Он даже не удостоил Гильермо достодолжным приветствием, просто махнув в сторону крепкого деревянного стула. Монах осторожно опустился на него, выбитый из колеи и откровенно растерянный.

- Я приветствую ... - Гильермо замялся, вспоминая канон обращения. - Ваше преосвященство, Высокопреподобный кардинал ...

Тут он совсем сконфузился, забыв имя собеседника (если так можно назвать человека, пока что не проронившего ни единого слова). Монах почувствовал, как густая краска заливает лицо. Такого позора ему еще не доводилось переживать... А ведь буквально четверть часа назад он грезил о карах для нерадивых государей.

- Александр, - брюзгливо подсказал кардинал, мрачно хмурясь. Хотя это казалось совершенно невозможным, его губы утончились еще больше.

- Александр... - послушно повторил монах и в очередной раз запнулся, думая, что же делать дальше. Наконец он решил, что молитва - это всегда хорошее решение в любых сложных ситуациях и начал. - Господи, вот уже заканчивается этот день, и перед ночным покоем я хочу душою вознестись к Тебе...

- Оставьте, брат мой, - все так же брюзгливо и мрачно оборвал его кардинал. - Не сомневаюсь, что вы в должной мере благочестивы, и я вызвал вас не для молитвы.

Ошеломленный Гильермо закрыл рот, открыл и закрыл вновь. Видимо со стороны это казалось потешным, потому что Морхауз усмехнулся. При его насупленной физиономии выглядело это страшновато, а прозвучало скорее, как злобное фырканье. Однако настроение кардинала похоже несколько улучшилось, и он начал разговор чуть более дружелюбно:

- Скажите, брат Гильермо...

Кардинал рассеянно погладил мягкую ткань пелерины с откинутым капюшоном, которую не снял даже несмотря на очень теплый вечер. Глянул на лампу, что стояла у самой двери - в монастыре не было электричества и даже самым важным гостям приходилось довольствоваться керосиновым светильником. Вздохнул с плохо сдерживаемым раздражением, как человек, вынужденный мириться с нечеловеческими условиями быта.

- А почему вас назвали Леоном? - неожиданно сменил тему разговора кардинал.

- Гильермо Леон Боскэ, - машинально ответил монах, все происходящее удивляло его безмерно. Обитель была маленькой и практически никогда не удостаивалась визитов сколь-нибудь высоких особ. Поэтому Гильермо очень слабо представлял себе, как должны выглядеть и вести себя столь близкие к святому престолу люди, как епископы и кардиналы. Но в любом случае - как-то совершенно по-иному.

Он устыдил себя за недостойные, неправильные мысли и склонил голову под пронизывающим взглядом Морхауза.

- Я подкидыш и не знал своих родителей. «Bosque» по-испански «лес», меня нашли на окраине города, почти в лесу ... кажется. А Леоном меня назвали в честь Леона Тавматурга...

- Святого из Равенны, - продолжил кардинал, перебирая четки из розового коралла на шелковой нити. - Умер в семьсот шестьдесят пятом году.

Гильермо никогда не считал себя знатоком человеческих душ, но ему показалось... показалось, что могущественный князь церкви испытывает странное неудобство. Словно ему что-то нужно от обычного монаха, и сия нужда с одной стороны велика, с другой - крепко смущает нуждающегося.

- Скажите, Гильермо, - на этот раз Морхауз решил обойтись без «брата», и это немного укололо монаха. - Я слышал...

Кардинал резко поднялся со стула и прошелся по маленькому скрипторию. Яркий огонек керосиновой лампы запрыгал в стеклянной трубке, скрипнули гладко оструганные и пригнанные доски пола. Гильермо невольно отметил, что у кардинала немного укороченная дорожная сутана и отменно сшитые кожаные туфли с длинными носами и рантом. В кожевенном деле монах чуть-чуть разбирался, монахи вели почти что натуральное хозяйство, обеспечивая себя большинством повседневной утвари. Кардинал остановился у высокого стола, старого и буквально черного от времени. В задумчивости постучал по дереву костяшками пальцев. На пальце сверкнул перстень с рубином, большой граненый камень поймал луч света и метнул в глаз Гильермо, словно беспощадную стрелу.

- Скажите... до меня дошли слухи, что вы играете в го?

- Нет, простите, это ошибка, - качнул головой Гильермо, морща лоб в недоумении. - Я не знаю, что это такое.

- Я так и думал, - досадливо махнул рукой Морхауз. - Так и думал, - повторил он с неприкрытым разочарованием. - Ступайте, брат, простите, что задержал вас на ночь глядя.

- Я не знаю, что такое го, - на всякий случай уточнил Гильермо. - Я умею играть в сеги. И даже немного ... играю по переписке.

- Сеги?.. - поднял лохматую бровь кардинал. Его прищуренный глаз сверкнул, соперничая в яркости с рубином в перстне. В голосе князя разочарование смешалось с малой толикой любопытства. - Первый раз слышу об этой... сеге.

- Я могу показать, - несмело улыбнулся Гильермо. - С вашего дозволения, сейчас принесу все необходимое.

- Это похоже... на шахматы и шашки одновременно, - отметил кардинал, всматриваясь в доску и горстку пятиугольных деревянных плашек на ней. Он провел рукой по доске в то время, как Гильермо разделял плашки на две группы - одна с красными значками, другая с зелеными. - Вы сами все это сделали?

- Да, - ответил монах, стараясь побороть приступ гордыни. - Я немного столярничаю, а здесь не сложная работа. Канон требовал, чтобы клетки не рисовались, а вырезались особым образом, лезвием меча. Но я подумал, что обычный нож тоже подойдет.

Он ловко расставил фигурки - плоские, похожие на маленькие наконечники стрел. Кардиналу красные, себе же оставил зеленые.

- Это похоже на шахматы, - вымолвил Гильермо. - И даже фигуры именуются сходным образом. Но есть два основных различия. Первое - «съеденные» фигуры не «умирают» безвозвратно.

Как бы иллюстрируя сказанное монах взял плашку с красной закорючкой и положил ее по правую руку от себя.

- Допустим, я ее «съел». Она снимается с доски и теперь находится в моей руке, так и называется - «в руке». Или «в резерве». И теперь, в любой момент, когда сочту нужным, вместо своего хода я могу выставить ее на доску, уже как свою.