Беззумный Аддам

— Как насчет «ходячие мертвецы с выжженной совестью»? — предлагает Ребекка.

— Братья по крови, — говорит Белая Осока. — Хотя я понимаю, что это само по себе их не оправдывает.

— Они убили нашего брата, — говорит Шеклтон.

— Говноеды ебаные, — вставляет Крозье.

— Насильники и убийцы, — говорит Аманда.

— Они застрелили Джимми, — говорит Рен и начинает плакать. Аманда кладет руку ей на плечо, обнимает. Сама она не плачет: она сидит, как деревянное изваяние, и лишь глаза у нее жестко блестят. Она годится на роль палача, думает Тоби.

— Какая разница, как их называть, — говорит Носорог. — Главное, чтоб не людьми.

Трудно подобрать подходящий ярлык, думает Тоби. Три срока на когда-то печально знаменитой арене для больбола соскребли с этих людей все ярлыки, отбелили до потери слов и их смысла. Давно известно, что после трех сроков больболисты — уже не совсем люди.

— Я голосую за все вышеперечисленное, — говорит Зеб. — А теперь давайте к делу.

Белая Осока вяло заступается за пленников:

— Мы не можем судить их. Безусловно, их ожесточение — результат того, что другие люди сделали с ними раньше. А если учесть пластичность мозга и то, в какой степени их поведение определяется их тяжелым жизненным опытом — откуда мы знаем, что они вольны были воздержаться от своих действий?

— Ты что, совсем съехала? Они съели почки моего младшего брата, бля! Зарезали его, как париковцу! Да моя бы воля, я бы им все зубы выдрал! — возмущается Шеклтон и, подумав, добавляет: — Через жопу.

Возможно, это добавление было излишним.

— Давайте не будем горячиться, — говорит Зеб. — Придержите эмоции. У нас у всех есть что предъявить. Но у одних — больше, у других — меньше.

Он постарел, думает Тоби. Постарел и помрачнел. Нашел Адама и тут же потерял — и это придавило его к земле. Мы все в трауре. Даже свиноиды. Хвосты и уши у них вяло висят; они толкаются пятачками, словно утешая друг друга.

— Нам не следует ссориться из-за того, что должно быть чисто философским и практическим решением, — говорит Белоклювый Дятел. — Вопрос в том, есть ли у нас возможности для того, чтобы содержать этих людей в исправительном заключении, или, с другой стороны, теоретические оправдания для…

— Сейчас не время для философских тонкостей, — говорит Зеб.

— Отнимать жизнь у другого человеческого существа — весьма предосудительно, — говорит Белая Осока. — Мы не можем допускать, чтобы наши моральные основы пошатнулись лишь из-за…

— Лишь из-за того, что большая часть населения Земли отбросила копыта, а у оставшейся горстки не хватит солнечных батарей и на одну лампочку? — перебивает ее Шеклтон. — Ты хочешь, чтобы эти два ходячих ведра с говном и тебе вышибли мозги?

— Я не понимаю, почему ты так агрессивен, — говорит Белая Осока. — Адам Первый рекомендовал бы милосердие.

— Адам Первый тоже мог ошибаться, — говорит Аманда. — Ты не знаешь, что они с нами делали, со мной и Рен — тебя там не было. Ты понятия не имеешь, на что они способны.

— Однако если учесть, как мало осталось истинных людей, может быть, стоит поберечь человеческую ДНК. Она становится все большей редкостью, — замечает Белоклювый Дятел. — Даже если мы решим устранить указанных индивидуумов, возможно, их… их прокреационные жидкости можно, как бы это сказать, извлечь и использовать для обеспечения генетического разнообразия. Следует избегать чрезмерного сужения генофонда.

— Вот сам и избегай, — огрызается Американская Лисица. — Трахайся с этими гнойными пролежнями для сбора их вонючей ДНК. Лично меня тошнит от одной мысли.

— Ну, секс как таковой не обязателен, — говорит Белоклювый Дятел. — Можно использовать кухонную спринцовку для индейки.

— На себе используй, — грубо говорит Американская Лисица. — Мужчины вечно указывают женщинам, что им делать со своими телами.

— Я лучше вены себе перережу, чем еще раз поимею дело с ихними прокреационными жидкостями, — говорит Аманда. — И без того хреново. Откуда мне знать, что мой собственный ребенок не от них?

— И вообще, ребенок с такими покореженными генами будет чудовищем. Мать не сможет его любить. Ой, прости! — Рен запоздало вспоминает про Аманду.

— Ничего, — отвечает Аманда. — Если это окажется ихний, я отдам его Белой Осоке, пускай она его любит. Или скормлю свиноидам; они обрадуются.

— Можно попробовать реабилитацию, — безмятежно говорит Белая Осока. — Сделать их частью нашего сообщества, ночью запирать в надежном месте, и пусть они помогают. Иногда, если люди чувствуют, что вносят свой вклад на пользу общества, это может вызвать подлинное перерождение…

— Оглядись вокруг, — перебивает Зеб. — Ты видишь хоть одного социального работника? Или тюрьму?

— Во что они должны вносить вклад? — интересуется Аманда. — Ты назначишь их заведовать детским садиком?

— Их присутствие поставит под угрозу всех остальных, — говорит Катуро.

— У нас нет надежного места, чтобы их хранить. Кроме ямы в земле, — говорит Шеклтон.

— Голосуем, — распоряжается Зеб.

Они используют камушки: черные — смерть, белые — пощада. Возникает ощущение древности, чего-то археологического. Старая система символов нас никак не отпускает, думает Тоби, собирая камушки в красную кепку Джимми. Среди камушков оказывается только один белый.

Свиноиды голосуют коллективно, через вождя; Черная Борода служит переводчиком.

— Они все говорят «смерть», — сообщает он Тоби. — Но они не будут есть этих. Не хотят, чтобы эти стали частью их.

Остальные Дети Коростеля недоумевают. Им явно непонятно, что такое «голосование», что такое «суд» и почему в кепку Джимми-Снежнычеловека кладут камушки. Тоби говорит им, что это вещь Коростеля.

На ночь двух плохих людей посадили в комнату и завязали на них веревки. Мы видели, что веревка делает им больно и что они от этого становятся печальные и сердитые. Но мы не стали развязывать веревку так, как мы сделали это раньше. Тоби сказала, чтобы мы этого не делали, потому что от этого будет только больше убийств. И мы велели детям не подходить к плохим людям слишком близко, потому что плохие люди могут их укусить.

И плохим людям дали суп с вонючей костью.

Утром состоялся Суд. Вы все его видели. Суд был за столом. Было сказано много слов. Свиные тоже были на Суде.

Может быть, позже поймем, что такое этот Суд.

И после Суда все Свиные пошли на берег моря. И Тоби пошла с ними, и у нее была ее вещь, которая называется «ружье» и которую нам запрещено трогать. И Зеб тоже пошел. И Аманда пошла, и Рен. И Крозье, и Шеклтон. Но мы, Дети Коростеля, не пошли — Тоби сказала, что нам от этого будет плохо.

И через некоторое время они все вернулись, но без двух плохих людей. У них был усталый вид. Но и успокоенный тоже.

Тоби сказала, что теперь нам не грозит опасность от плохих людей. И Свиные сказали, что их дети теперь тоже будут в безопасности. И еще они сказали, что, хотя битва и кончилась, они будут по-прежнему выполнять договор, который заключили с Зебом и Тоби. Они не будут охотиться ни на кого из двукожих и есть их. Они также не будут разрывать огород двукожих. И есть их мед и пчел тоже не будут.

И Тоби сказала мне слова, чтобы я сказал их Свиным: «Мы согласны выполнять правила договора. Никто из вас, ваших детей и детей ваших детей никогда не станет вонючей костью в супе. Или ветчиной. Или беконом».

И Ребекка сказала: «Очень жаль».

И Крозье сказал: «Что они говорят, бля?»

А Тоби сказала: «Не ругайся, ты запутаешь мальчика».

И я сказал, что сейчас не нужно звать Бля, потому что мы не в беде и нам не нужна его помощь. И Тоби сказала: «Да, правильно, он не любит, чтобы его дергали по пустякам». А Зеб закашлялся.

Когда Свиные ушли, Тоби сказала нам, что двух плохих людей смыло море. Их выплеснули прочь, как Коростель когда-то выплеснул хаос. И теперь все стало гораздо чище.

Да, хороший, добрый Коростель.

Пожалуйста, не надо петь.