Высоко в небеса: 100 рассказов

— Я же уворачиваюсь, — снова пояснил он.

Смит тысячу раз слышал эту отговорку. На редкость простодушное объяснение. А на самом деле тут не обошлось без десницы Божьей, считал Смит. Похоже, Джонни окропили святой водой. Пуля его не брала. Ну, да. Именно так. Смит задумчиво хмыкнул.

— А ну как не увернешься, Джонни?

Джонни ответил:

— Тогда прикинусь мертвым.

— Ты… — воскликнул Смит, от удивления вытаращив глаза. Ты прикинешься мертвым. Ну-ну. — Он медленно выдохнул. — Ага. Ясно. Порядок.

Джонни выбросил обертку от шоколада.

— Я и сам думал. Кажись, пора мне прикинуться мертвым, как ты считаешь? Все так и сделали, кроме меня. По справедливости, теперь мой черед. Думаю, прямо сегодня.

У Смита затряслись руки. Кусок не лез в горло.

— Вон как заговорил. Что на тебя нашло?

— Устал, — попросту сказал Джонни.

— Надо тебе прикорнуть. Ты ведь спишь, как байбак. Вздремни. Джонни насупился, обдумывая это предложение. А потом свернулся на траве в позе жареной креветки.

— Ладно, рядовой Смит. Как скажешь.

Смит сверился с часами.

— У тебя двадцать минут. Давай, всхрапни. Покажется капитан — я тебя толкну. А то еще застукает, как ты дрыхнешь.

Но Джонни уже погрузился в сладкие сны. Смит разглядывал его с удивлением и завистью. Господи, ну и парень. Спит посреди ада. Смиту оставалось его караулить. Не ровен час, какой-нибудь отбившийся от своих немец прикончит Джонни, когда тот не сможет увернуться. Вот ведь чудик, такого еще сыскать…

К ним, отдуваясь, грузно бежал какой-то солдат.

— Здорово, Смит!

Смит его узнал, но не проявил особой радости:

— А, это ты, Мелтер…

— У нас раненый? — Одутловатый, нескладный Мелтер говорил сипло и чересчур громко. — Никак это Джонни Куайр? Убит?

— Спит.

У Мелтера отвисла челюсть:

— Какой тут сон? Нет, ты погляди, будто только что на свет родился! Вот ведь придурок!

Смит невозмутимо сказал:

— Придурок? Как бы не так. Он только что одной левой сбросил с этой высоты фрицев. Я сам видел: в него летели тысячи пуль, заметь, тысячи, а Джонни проскользнул, как нож под ребра.

На розовощеком лице Мелтера проступило недоумение.

— Откуда что берется?

Смит пожал плечами:

— Как я понимаю, для него это игра. Он так и не повзрослел. Сам вымахал, а ума не набрался. Не принимает войну всерьез. Считает, мы все поиграть вышли.

Мелтер выругался.

— К черту такие игры. — Он бросил на Джонни неприязненный взгляд. — Я и раньше к нему присматривался: носится как шальной, а все еще жив. Так и приплясывает да еще вопит как сопляк: «Мимо!». А если уложит фрица, орет: «Готов!» Что ты на это скажешь?

Джонни заворочался, бормоча во сне. Некоторые слова прозвучали вполне отчетливо, хотя и негромко: «Мама! Эй, мама! Ты где? Мама! Ты тут, мама?»

Смит потянулся к Джонни и взял его за руку. Джонни, не просыпаясь, сжал ее и прошептал со слабой улыбкой: «Ой, мама…»

— Дожили, — сказал Смит, — теперь я еще и мама.

Все трое пару минут молчали, после чего притихший Мелтер нервно кашлянул:

— Как-нибудь… надо бы открыть ему глаза: смерть — это не шутка, война настоящая, а пуля может разворотить живот. Давай растолкуем ему, когда проснется.

Смит отодвинул руку Джонни. Он буравил Мелтера взглядом, и с каждым словом его лицо становилось бледнее и суровее:

— Вот что я тебе скажу. Не лезь сюда со своей философией. Что одному мило, то другому гнило! Пусть себе витает в облаках. Мы с ним вместе с «учебки», он мне как брат. Я знаю, что говорю. Если его до сих пор не взяла пуля, то единственно потому, что он думает так, как думает, и верит, что война — забава, а мы все — пацаны! А ты прикуси язык, не то я тебе надену кирпич на шею и пущу плавать в реке Гальяно, усек?

— Ладно, ладно, не кипятись. Просто я думал…

Смит поднялся на ноги.

— «Думал»! Ты думал! То-то у тебя рожу перекосило! Хочешь, чтобы его укокошили? Да ты весь почернел от зависти! Слушай, что я тебе скажу. — Смит яростно махнул рукой. — Вали отсюда! Впредь твое место — там, где нас нет! Хорош трендеть! Убирайся к черту!

Жирное лицо Мелтера сделалось красным, как итальянское вино. Он сжал винтовку. У него чесались руки.

— Это — насмешка, — хрипло, через силу выдавил он. — Насмешка над нами, что он еще топчет землю. Насмешка, что он жив, а мы умираем. Уж не предлагаешь ли ты мне его полюбить? Ха! Он и меня переживет, что ж теперь, целоваться с ним? Не дождешься!

Мелтер удалялся коротким, неровным шагом: негнущаяся, но подрагивающая спина, тонкая, как шопмол, шея, сжатые кулаки.

Смит провожал его взглядом. И кто меня за язык тянул, сокрушался он. Зачем только я его отшил? Теперь он, как пить дать, заложит нас капитану, а тот отправит Джонни на комиссию, в дурдом. А оттуда, чего доброго, его отошлют назад, в Штаты, и я потеряю лучшего друга. Господи, Смит, ты просто баран. Чтоб тебе челюсть свело!

Джонни просыпался, потирая глаза натруженными кулаками деревенского парня и одновременно нащупывая языком — там, где мог достать, — шоколадные крошки, прилипшие к подбородку.

Они вместе, Джонни Куайр и рядовой Смит, начали подъем на следующую высоту. Джонни, как всегда, прокладывал путь, отплясывая свой немыслимый танец, а Смит с осторожностью и без всякого воодушевления замыкал шествие; он опасался там, где Джонни и не думал бояться, был осмотрителен, когда Джонни шел напролом, стонал, когда Джонни хохотал под вражеским огнем…

— Джонни!

Это было неизбежно. Когда Смит почувствовал, как пуля впилась ему в правый бок, повыше бедра, и боль застучала, забилась, запрыгала по всему телу под воздействием страшной силы, а кровь пульсирующими толчками заструилась сквозь неожиданно онемевшие, скользкие пальцы и ударила в нос кошмарным химическим запахом, тогда он понял, что это — неизбежность. Он снова прокричал что было мочи:

— Джонни!

Джонни остановился. Он бегом вернулся назад, широко улыбаясь, но при виде лежащего Смита, который отдавал земле свою кровь, улыбка сошла с его лица.

— Эй, рядовой Смит, в чем дело? — встревожился он.

— Я… я прикинулся раненым, — выдавил опирающийся на локоть Смит, не поднимая глаз и хватая ртом воздух. — Ты… иди вперед, Джонни, я уж как-нибудь.

Джонни стал похож на ребенка, которому велели встать в угол.

— Эй. Так нечестно. Что ж ты не сказал? Я бы тоже прикинулся раненым. А так я вырвусь слишком далеко вперед, и ты меня не догонишь.

Смит натужно улыбнулся, превозмогая боль; из раны хлестала кровь.

— Ты и так всегда впереди, Джонни. Мне до тебя далеко.

Это было чересчур тонко для Джонни, который насупился и смущенно заявил:

— Я думал, ты мне друг, Смит.

— А как же? Конечно, я твой друг, Джонни, это так. — Смит закашлялся. — Честно. Но ты пойми: я вдруг устал. Раз — и выдохся, с кем не бывает. Потом объясню. Короче, я решил прикинуться раненым.

Джонни повеселел и опустился на корточки:

— И я с тобой.

— Еще чего! — Смит попытался подняться, но боль зажала его в горячие, крепкие тиски, и он с полминуты молчал. — Ты, вот что… Не суй свой нос… Доберись до Рима, черт тебя возьми!

Джонни недоумевал:

— Ты со мной не играешь… в раненых?

— Дьявольщина! — закричал Смит, а предметы вокруг становились все темнее и темнее.

Ни слова не говоря, Джонни прирос к месту, долговязый, притихший, с потерянным видом: человек, с которым они дружили с самого первого дня в армии, с тех пор как отплыли из нью-йоркской гавани, его лучший друг, с которым он прошел Африку, сицилийские горы, Италию, — этот человек разлегся на земле и велит ему идти дальше в одиночку.

Сквозь черную паутину, затянувшую его сознание, Смит угадал эти мысли. Боль какой-то зловещей бритвой вспарывала его с головы до пят. Он ранен, и Джонни должен идти дальше один.

Кто растолкует этому бедолаге, чтобы он не подходил близко к трупам, потому что так не играют? Кто, если не Смит, скажет ему доброе слово, чтобы сохранить в неприкосновенности его блаженные иллюзии; кто заверит его, что раны — это понарошку, а кровь — особый кетчуп, который достают из вещмешка солдаты, когда хотят получить передышку? Кто сумеет замять скандал после неожиданных выходок Джонни, как было в Тунисе, когда Джонни спросил у командира: