Сборник рассказов и повестей.

Каким-то чудом он выбросился из переполненного автобуса - и побежал.

– Помаду стер!… - еще звенело в ушах.

– А губенки не развешивай!… - злобно отругивался он на бегу, хотя от автобусной остановки его уже отделяло добрых полквартала. - В такси вон садись, с помадой!…

Лавируя между шарахающимися прохожими, он добежал до угла, понял, что все равно не успевает, и метнулся в арку. Контора располагалась на первом этаже, это многое упрощало. Пробежав вдоль стены, он поднырнул под одним окном, под другим и выпрямился у третьего.

Свой брат сотрудник поднял голову, всмотрелся. Отчаянно гримасничая, вновь прибывший припал к стеклу, объясняя на пальцах: открой! Сотрудник встал, отворил створку и, равнодушно предупредив, что это будет стоить полбутылки крепленого, помог перелезть через подоконник.

– Ждут? - отряхивая колено, спросил вновь прибывший.

– В полном составе, - подтвердил сотрудник. - И Зоха с ними.

Вновь прибывший расстроился окончательно.

– Вот сучка! - пожаловался он. - Копает и копает! Так и норовит под сокращение подвести… А сюда не заглядывали?

– Да нет вроде…

– Ага… - сказал вновь прибывший и вышел в коридор. Бесшумно ступая, подобрался к темному, крохотному холлу, заглянул… Глазам его предстали три напряженных затылка: два мужских и один женский. Трое неотрывно смотрели в проем входной двери.

За их спинами он незаметно проскользнул в туалет, где тут же с грохотом спустил воду в унитазе и, напевая что-то бравурное, принялся шумно мыть руки.

Когда вышел, его уже дырявили три пары глаз. Бледная от бешенства Зоха стояла, уронив руки, причем в правой у нее был плотный листок бумаги, разбитый на две графы: "ФИО" и "Опоздание в минутах".

– Где вы были? - с ненавистью спросила она.

Он удивленно хмыкнул и оглянулся на дверь туалета.

– В сортире, - любезно сообщил он. - Здравствуйте, Зоя Егоровна…

– Когда вы явились на работу?

– Довольно рано, - сказал он, с удовольствием ее разглядывая. - Вас, во всяком случае, здесь еще не стояло…

– Ваш кабинет был закрыт! - крикнула Зоха.

– Ну разумеется, закрыт, - с достоинством ответил он. - Я был в кабинете напротив. Если не верите, можете спросить…

Зоха пошла пятнами, круто повернулась и выскочила из холла.

– Ну ты артист… - скорее одобрительно, нежели с осуждением молвил один из мужчин.

Отперев кабинет, он достал работу из сейфа и, разложив на столе, принялся с ликованием вспоминать всю сцену и какая морда была у Зохи. Потом зацокали каблуки, и пухлая рука в кольцах положила перед ним кипу белой шершавой бумаги.

– Что это? - спросил он с отвращением.

– Срочно, - выговорили накрашенные губы.

– Но я же!… - взревел он, раскинув руки и как бы желая обнять два пустых стола, владелицы которых пребывали в декретном отпуске.

Подкрашенные глаза на секунду припадочно закатились, и это должно было означать, что заказ спущен сверху.

Оставшись один, он некоторое время сидел, багровея, затем треснул ладонью по столу и, непочтительно ухватив кипу белой шершавой бумаги, направился к главному.

– А-а, сам явился? - зловеще приветствовал его главный. - Ну расскажи-расскажи, поделись, как это у тебя нос с гробинкой чуть не проскочил…

– Нос?…

– С гробинкой.

– Не может быть! - хрипло сказал он.

– Ну вот, не может! - уже нервничая, возразил главный. - Ты лучше цензору спасибо скажи - цензор на последней читке поймал. С гробинкой, надо же! Был бы жив дедушка Сталин - он бы тебе показал гробинку…

– Я проверю! - с ненавистью выговорил он и вылетел из кабинета.

Ворвавшись к себе, дрожащими руками вынул из сейфа корректуру и, исправив впопыхах "гробинку" на "гробикну", с бьющимся сердцем сел за стол.

Потом дверь открылась, и вошла машинистка. Не говоря ни слова, взяла лежащий на столе ключ и заперла кабинет изнутри. "С ума сошла!…" - перетрусив, подумал он.

Поднялся навстречу, но, как выяснилось, намерения машинистки были им поняты в корне неправильно: приблизившись, она первым долгом влепила ему пощечину. Он моргнул и влепил в ответ. Машинистка упала на стул и приглушенно зарыдала.

– В чем дело? - процедил он.

Оказалось, в помаде.

– Дура ты! - рявкнул он как можно тише. - Это ко мне в автобусе какая-то овца прислонилась!…

– В ав… В ав… - Она подняла на него безумные сухие глаза с нерастекшейся тушью и снова зашлась в рыданиях. Потом вдруг потребовала, чтобы он немедленно овладел ею на одном из свободных столов. Но тут, к счастью, в дверь постучали, и машинистку пришлось спешно спровадить через окно - благо, первый этаж.

Стук в дверь был тих, но настойчив. Это явился напомнить об утреннем благодеянии свой брат сотрудник. Они сходили на уголок и, безбожно переплатив знакомому грузчику за бутылку крепленой отравы, распили ее в скверике.

Движения замедлились, реакция притупилась, и, вернувшись с обеда, он нечаянно придремал в одиночестве над кипой шершавых листов. За час до окончания рабочего дня, вздрогнув, проснулся и в ужасе пробросил, не читая, страниц двадцать, пропустив таким образом семь грубейших ошибок, причем две из них - с политическим подтекстом.

По дороге домой забрел в гастроном - купить пельменей. В очереди его обозвали пенсом и алкоголиком, хотя не так уж от него и пахло, а до пенсионного возраста ему оставалось еще лет пятнадцать.

На улице сеялся мелкий дождь, от которого, говорят, лысеют, и, прикрыв намечающуюся проплешину целлофановым пакетом с пельменями, он зачвакал по грязному асфальту к дому.

Возле телефонной будки с полуоторванной дверью что-то кольнуло в сердце - и мир остановился: дождь завис в воздухе, машины словно прикипели к шоссе, поскользнувшийся алкаш застыл враскорячку…

– Вот и все, - как бы извиняясь, произнес кто-то сзади.

Уже догадываясь со страхом, что все это значит, он обернулся на голос. В каких-нибудь трех шагах от него на грязном асфальте стоял кто-то высокий, одетый в белое.

– Что?… Уже?…

– Да, - печально и просто ответил тот. - Уже…

Они стояли лицом к лицу посреди застывшего и как бы нарисованного мира.