Жребий

— Ну и что?

— Это для тебя — ну и что! А у меня в паспорте четко записано: национальность — еврейка. Памятуя отношения немцев к евреям в последнюю войну, я бы не хотела жить в Германии.

— А как же дядя Петя там живет?

— Хорошо живет. Но я не знаю, какая национальность значится у него в паспорте и значится ли она вообще.

— Ладно. Не нервничай. Куда бы ты хотела эмигрировать, в Израиль?

— Что мне делать в Израиле? Там я немка. У евреев национальность определяется по матери.

— Гм! А тут в Союзе, ты тогда кто же? За кем ты числишься?

— За инородцами, — сказала она.

— Во, бля, идиоты, а! Тебе, Кокуня, оказывается, вообще нет места на земле. А я и не знал, что ты у меня такое уникальное существо, — сказал он и поцеловал ее. — Бас-тард!

— Нет, Тима, это ты у меня фантазер необыкновенный. Послушай, что я тебе скажу. Ты хочешь меня послушать?

— Да, безусловно.

— Тогда послушай. Первое, что нам надо сделать, — она это так и сказала: нам, — это обследоваться у психиатра.

— Ну начинается! — сказал он.

— Не начинается, а так надо! — сказала она. — Иначе я за тебя замуж не выйду.

— А какой же нормальный человек выходит за психа замуж? Это понятно.

— Не паясничай, не будь маленьким ребенком! Ты решаешься на роковой шаг. Я вообще удивлена, с какой легкостью ты готов оставить родину.

— Причем здесь родина? Я что, предаю ее? Я бегу от того маразма, который в ней восторжествовал и перед которым я бессилен.

— Подожди, не беги.

— Нечего мне ждать, Кока! Если я не дам согласия на сотрудничество с ними, они меня действительно зашпаклюют в дом сумасшедших и будут держать там столько, сколько им заблагорассудится.

— Тогда я с тобой пойду до конца.

— На каком основании? Кто ты такая? Жена моя, сестра? Тебя и близко не под-пустят ко мне. Ты не знаешь, что у нас делается на той стороне колючки. У тебя у самой положение инопланетянки. Бежать, бежать надо из этого "рая". А ты сомневаешься в мо-ем здравом уме.

— Тимоша, но я же предлагаю тебе это сделать анонимно. Я бы договорилась с нашим психиатром. Меня смущают твои сатанинские похождения.

— Я уже сказал: не веришь — прими за сказку. И давай оставим этот разговор. Хотя бы на сегодня.

— Хорошо. Пусть будет по-твоему. Допустим, мы распишемся. Возможно, каким-то чудом выедем за границу. И кому мы там нужны? Языка не знаем, денег нет — мы превратимся в тамошних бичей.

— Ну зачем же так мрачно? Я пойду работать.

— Кем?

— Столяром. В лагере я столярничал, и у меня это неплохо получалось. Грузчи-ком пойду, чернорабочим на худой конец. Потом осмотримся, жизнь подскажет, что де-лать дальше.

— Тима, ты забыл, что нам уже по тридцать. Мне пора иметь детей. Я с дикой тоской смотрю на чужих и лечу их так как будто они мои, кровные. Ты понимаешь меня?

— Да.

— Тогда как же ты это увязываешь с нашим выездом?

Вот оно — всплывало — то, чего он так избегал последние годы, — семья. И сра-зу же за ней волочилась длинная вереница неразрешимых проблем. Уезжать из России нельзя. Коке пора иметь ребенка. Писать надо в стол. И каждый день ожидать, что тебя заштопают за этим неблаговидным занятием… Твою мать, с такой жизнью!

— Что ты предлагаешь?

— Не знаю, Тима. Я тебе высказала то, что я чувствую как женщина. Много лет я рисовала в своем воображении, как мы будем жить с тобой вместе. Потом я почти утра-тила эту надежду. Вчера, когда ты мне позвонил, я опять поверила в свой девичий бред. Получается не так. Может быть, тебе стоит попробовать как-то приноровиться здесь, в России? Необязательно же писать только о нашем мрачном прошлом.

— Так ведь вся история России есть сплошной абсурд! И конца этому не видно. Знаешь, Чаадаев как-то сказал: мы для других народов служим примером того, как нель-зя жить. Со дня его смерти прошло больше ста лет — ничего не изменилось. Как были мы дураками, так и остались. Но считаем себя, что мы самые-самые. Самые передовые, самые демократичные, самые счастливые. На деле же — мы самые самодовольные кре-тины. В этой ситуации глупо возносить свое отечество на еще большую степень самодо-вольства. Даже если бы я себе приказал, у меня это просто бы не получилось. Наверное, здесь тоже надо иметь особый дар. Поэтому надо уходить. Тот вариант, который испро-бовали Даниэль и Синявский, не проходит. Посадят, законопатят, сволочи. Изменится обстановка в России — вернемся. Сейчас же здесь нас сотрут в порошок.

— Не знаю, Тима. Откровенно говоря, мне страшно. Я боюсь. Это связано с КГБ, с неимоверной волокитой, с большими денежными затратами…

— Почему большими?

— А ты разве не знаешь? Теперь каждый выезжающий на постоянное жительство за рубеж, если у него есть высшее образование, обязан государству оплатить за это обра-зование.

— Сколько?

— Я точно не знаю. Где-то около пяти тысяч рублей, говорят.

— Ты смотри, скоты, до чего додумались! Да-а. А у меня в наличии только тысяча — и то чужая. Опять толкают на преступление!

— Какое преступление, Тима! Ты что?

— А где же их взять — десять тысяч! Это же деньги! Значит, нам надо ехать по турпутевке и откалываться от группы при первой возможности. Все равно нам без дяди Пети не обойтись. Ты переписываешься с ним?

— Да. Он обещал в этом году приехать сюда. Я должна с ним увидеться.

— Куда сюда, в Рощинск?

— В Москву.

— Кока, если мы упустим этот шанс, мы будем дураками. Судьба сама идет нам навстречу. С КГБ я еще как-то потяну резину. Заболею, лягу в больницу, что-нибудь придумаю. Как он у тебя, умный мужик?

— Дядя Петя исколесил полмира. В конце концов осел на Балтике.

— Чем он занимается?

— Торгует. У него в Гамбурге промтоварный магазин. Дом есть, машина. Но он не считает себя богатым человеком. У них совершено иные представления о жизни. Год назад он женил своего сына. Так на свадьбу он пригласил еврейский оркестр из Израиля. Те приехали в Германию своим автобусом. Представляешь? Мне это кажется вообще фантастикой. Кстати, я могу показать тебе фотографии. Заодно увидишь и дядю Петю.

Она достала из письменного стола большую коричневую папку, и они уселись на диван.

— У меня здесь ужасный беспорядок, — сказала она. — Все никак не могу купить альбом.

Среди множества фотографий она отыскала несколько цветных снимков и показа-ла их Нетудыхину.

— Вот, смотри, здесь вся семья. Это молодые в центре, Даня с Ирмой. Это стар-ший сын дяди Пети, Илья со своей Марлен… Тетя Муся. Всех их я никогда не видела. Ну и дядя Петя, — прокомментировала она.

Со снимка смотрели на них радостно улыбающиеся и счастливые люди. Дядя Пе-тя выглядел вполне респектабельным седоволосым джентльменом. Он был таким же гу-бастым и великолобым, как и его племянница. Хотя надо было бы сказать наоборот.

Посмотрели еще ряд фотографий. Блейзы в своем магазине. Блейзы во дворе соб-ственного дома. Блейзы на отдыхе. Дядя Петя за рулем белоснежного катера в море…

Грустно как-то стало им обоим. И не по причине завести к Блейзам, а просто по-тому, что им ничего хорошего не светило впереди.

Он обнял ее за плечи и поцеловал.

— Мы должны решиться, Кока. Другого варианта на сегодня у нас нет. Тянуть нельзя. Через десяток лет мы уже и там окажемся никому не нужны. А рожать еще одно-го обреченного на такую жалкую жизнь как наша — это безответственность. Я понимаю тебя. Нам действительно уже надо было бы иметь детей. Но у нас есть еще немного вре-мени в запасе.

— Тима-Тима, как ты меня убиваешь, если бы ты знал! — сказала она. — Ты сва-лился мне снегом на голову. И сразу же хочешь решить такие серьезнейшие вопросы. Еще вчера, явись ты трезвым, я на все твои предложения ответила бы "Да". Но теперь я вижу, что время изменило нас. Мы, по-настоящему, не знаем друг друга. Я не могу тебе сейчас сказать ни да ни нет. Я мечтала совершенно о другой жизни. Поэтому должна хо-рошо подумать над тем, что ты мне предлагаешь.