Гнев Божий.

Упоминание о ларвах вызвало сдержанный смех и в зале замелькали во множестве платки, чтобы заглушить неуместную веселость. Кое-где, впрочем, замечались и озабоченные лица, с серьезным вниманием слушавшие речь.

Супрамати не показывал вида, что замечает производимое его словами впечатление и спокойно перешел к опытам, показывавшим действие порочных флюидов на астральное тело человека.

Антракт был поглощен взятием приступом буфетов и оживленным обменом мыслей. Много забавлялись предвещаемыми наводнениями и еще более смеялись над предложенным для избежания ото всех бедствий лекарством: молиться, уверовать в Бога и вытащить вновь на сцену церковные обряды. Добрейший принц просто-напросто желал бы вернуть мир на несколько веков назад и погрузить его вновь во тьму предрассудков и суеверия; но по счастию, теперь люди не так-то глупы.

Сатанисты, со своей стороны, были обижены дурной аттестацией, которую «этот индус» давал ларвам, – очаровательным и интересным существам, с которыми можно потешаться совсем иначе, чем с простыми смертными.

Тем не менее, каждому любопытно было посмотреть в волшебное зеркало и увидеть в нем свое собственное будущее: судьба планеты их мало занимала.

Вторая часть сообщения, в которой Супрамати делал много любопытных опытов с человеческой аурой и показал видения «иного» мира, очень заняла публику, и только последняя картина своей чрезвычайной реальностью оставила по себе неприятное впечатление.

Выступившим из удивительной рамы черным паром заволокло весь грот, скрыв фигуру мага, и вдруг появился уголок Царьграда. Яркие молнии прорезывали черное небо, порывы ветра потрясали стены и гонимые ураганом косматые серые волны с грохотом затопляли город. Иллюзия была так сильна, что, казалось, вот-вот бурная вода зальет зрителей, и в зале послышались уже крики ужаса. Когда видение исчезло, много дам оказалось в обмороке, у нескольких мужчин с истрепанными нервами был истерический припадок, а другие разразились душу надрывающими рыданиями.

Но с появлением света все успокоилось и осталось только общее восхищение «кинематографическим опытом», никогда не виданным и превзошедшим всякое воображение.

На другой день Нивара сообщил Супрамати, что многие лица просили принять их, чтобы получить некоторые разъяснения по разным вопросам, возбужденным его лекцией; все выражали сильное желание поучиться.

– Просто любопытных я спровадил, но человекам десяти, истинно верующим, назначил день по твоему указанию, учитель.

– Хорошо, Нивара. Когда наберется таких пятьдесят, сообщи мне.

И Супрамати сделал нужное распоряжение для устройства открываемой им «эзотерической школы» и для помещения двух молодых адептов, прибывающих скоро, чтобы помочь ему в преподавании.

Не успел уйти секретарь, как явился Нарайяна, напевая шансонетку и в самом прекрасном расположении духа.

– Знаешь, что я делал? Обратил в свиней с десяток твоих вчерашних слушателей, – самодовольно объявил он. – Ты не веришь? А это правда.

– И тебе не совестно злоупотреблять своими познаниями?

– Ни чуточки. Меня возмутило, что ты метал вчера бисер перед свиньями и проповедовал двуногим скотам. Но вот как было дело. Гуляю я в парке театрального дворца и встречаю компанию молодых людей, смеявшихся над тобою, над предсказанными тобой переворотами и особенно над советами молиться. Каких только глупостей и кощунств они не болтали; но, наконец, один из них заявил, что если ты рассчитываешь на слушателей в храмах и на церковной процессии, то тебе следует, в таком случае, выдрессировать свиней и загонять их на эти церемонии. Я притворился, будто мне нравится их идея, и сказал, что мастер дрессировать животных и, если они хотят отправиться со мною в купленную мною виллу близ дворца артистов, то я покажу им любопытные вещи в этом роде.

Они пошли, и там известным тебе способом я обратил их в свиней, а потом выгнал на улицу. Ты поймешь, что произошло, когда они осознали свое положение. С отчаянным ревом бегали они по улицам, крича человеческими голосами, что принц Нарайяна околдовал их. Собралась, конечно, огромная толпа и сопровождала почтенных животных, со всех ног бежавших по домам.

Но там разыгралась преуморительнейшая сцена этой трагикомедии: домашние не захотели признавать таких странных родственников и, несмотря на крики бедных поросят, их бесцеремонно вышвырнули. Но возбужденная против меня толпа с криками и угрозами бросилась к моему дворцу.

– Боже мой! Можно ли так себя компрометировать, Нарайяна? Надо же, однако, освободить этих несчастных! – воскликнул в негодовании Супрамати.

– Успокойся. Эбрамар уже вернул им их природную красоту, а тебе следовало бы знать, что я никогда не скомпрометирую себя: я приготовил себе неоспоримое alibi. Во время всей этой истории я находился в театре с шестью великосветскими друзьями, удостоверившими это, и завтра во всех газетах появится мое письмо с объяснением, что какой-то негодный обманщик принял мой образ для производства дьявольского превращения, ибо я был в театре, с друзьями, а потому никто не может усомниться в моей честности, – самодовольно закончил Нарайяна.

– Ты раздвоился, плут. А не лучше ли было помочь мне, чем заниматься такими глупостями? – заметил Супрамати, качая головою.

– Помогать в спасении этих скотов? Да их все равно не спасешь…

– Если из ста мы спасем одного, и тогда это стоит труда. Нарайяна скорчил гримасу.

– Если уж ты так желаешь, пожалуй, чтобы доставить тебе удовольствие, я готов помогать. Но что я могу сделать?

– Прежде всего постараться вызвать движение в густой ауре этих людей, чтобы сделать ее более чувствительной и восприимчивой; ты видишь же, какая липкая, сероватая масса окутывает их мозг, мешая ему ощущать чистые токи, препятствуя полету мысли. Окружающая их атмосфера и люди, с которыми они сталкиваются, запечатлели их мозговую ауру узкими материалистическими идеями, убили понятие о Боге. Смутное влечение к чему-то неведомому, существование которого они чувствуют, таится, несомненно, замкнутое в глубине души, но плотная и липкая аура не дает духовной птичке развернуть свои крылья.

Дать слепцам возможность постичь механизм вселенной – вот работа, достойная нас. Почему можем мы провидеть бесконечные горизонты астрального мира, читать сквозь материю тайны творения и скрытые законы?

Потому что мы расширили свое духовное зрение; а между тем оно еще крайне ограничено в сравнении с великими духами, нашими учителями. Сколько же света надлежит нам еще приобрести, прежде чем переступить за грань верховной тайны?

У нас свободный и подчиненный огонь светится сквозь материю и озаряет наш путь в лабиринте тайны творения; у тех же, кого мы хотим спасти, астральная сила замкнута и не в состоянии выступить за обнимающую ее тяжелую атмосферу, мысли становятся узкими, ограниченными, и высшее понимание не может прорваться наружу.

Они не видят могучего тока, яркого астрального света, исходящего от высшего существа, хотя и чувствуют этот поток света и тепла, подобно дождю искр падающий на черноватую массу, мешающую мозгу свободно действовать. Но золотой дождь пронизывает густую атмосферу, проделывает в ней ходы, через которые мало-помалу начинает вырываться астральный свет индивидуума и он становится легче, а мысли гибче. Начинают просыпаться нравственные и научные запросы, восстанавливается обмен, а внутренний свет пробивается наружу и принимается за работу. Недаром старая и мудрая пословица гласит: от столкновения мнений блещет истина.

Ты знаешь, конечно, все это не хуже меня; но я говорю об этом только для того, чтобы придать более отчетливую форму программе твоей работы. Обязанность каждого высшего существа высвобождать эти грубые мозги, под корою коих таится божественное наследие – неразрушимая психическая искра, требующая работы как пищи, чтобы возгореться теплом и силою, разбить узы плоти и получить свободу.

– Да, и первое врожденное усилие разбить материю, преграждающую путь к свободе, будет порывом к Богу. Эта мысль наиболее понятна всякому существу. Ах, чего бы я не дал, чтобы понять загадочный закон, по которому совершенная искра вселяется в низшую материю, чтобы затем снова делаться совершенной путем тысячи страданий, – глухо произнес Нарайяна.