Указка

— Признанный классик, — прошептал кто-то и назвал фамилию.

Прежде Сенечка слышал разговоры, что на елках воспитывается новое поколение свободомыслящих литераторов, будущих продолжателей идеи полной и окончательной демократизации общества. Старших писателей смущало только одно: в произведениях молодежи тут и там проскакивали слова вроде «кайф» и «секс» и появлялись даже совсем грубые.

Сейчас Сенечке поведали, что, когда на чтениях произносят такие вот слова, слушателям полагается прикрывать глаза и качать головой с понимающей улыбкой.

— Почему? — спросил Сенечка.

— Вы как бы показываете свое понимание текста. Все эти ругательства оправданны авторским замыслом и в кульминации подвергнутся острой критике и разоблачению.

Всех позвали, начались чтения. Ими руководил организатор Иван Концов.

— И вновь собралась прогрессивно мыслящая молодежь, — сказал организатор Концов. — Не может не радовать это завидное постоянство. И, как всегда, я приветствую на нашем собрании представителя прессы. — И он показал на Сенечкины знаки отличия. Сенечка привстал и поклонился.

Организатор Концов объявил первую поэтессу.

На глазах поэтессы Аллы Небесинской блестели слезинки. Небесинская опустила уголки губ и молчала. И видно было всем, как тяжело ей, но она готова, готова излить свою душу, ибо не в силах более носить в себе такую трагедию, такую драгоценность! Вот эту:

Зал загрустил вначале, но когда все кончилось хорошо, поэтесса и ее любимый встретились, то раздался вздох облегчения. А Небесинская воспрянула. Подарила еще одну драгоценность.

Зал проводил Небесинскую.

Организатор Концов представил следующего поэта:

— Сатирик и пародист — Роман… вижу, все уже смеются… Итак — Роман Буйный!

Поэт Роман Буйный выскочил на сцену и замер в странной позе. Послышался его тихий голос.

Совсем тихий:

Тут Роман подмигнул Алле Небесинской, подпрыгнул и заорал:

Потому что все СУКИ, СУКИ!

Бешеные аплодисменты; смех. Сенечка, как его учили, прикрывает глаза и качает готовой.

Роман вновь стоит неподвижно. Вскинул руку:

Снова заорал и упал на колени. Подхватил микрофон.

— Белый стих! — объявил он. Медленно поднимаясь, начал:

— Но это не Ромкина автобиография, — посмеиваясь, сказал организатор Концов.

Роман Буйный вновь поднялся с колен.

— Да уж… Я много работаю. Пишу стихи… Никто не обвинит меня, что я сижу у кого-то на шее… Напоследок прочитаю лирическое четверостишие:

Пали прозрачные пряди,

В лунном играя свете.

Рыжеволосые б… ди

Практиковались в минете.

После этого иссяк Роман. Зал сидел с закрытыми глазами. Сенечка ждал, когда непристойность будет разоблачена.

К нему нагнулись справа, и он услышал деликатный шепот:

— Простите, мне показалось, вам требуется объяснение происходящего. Роман Буйный в нашем кругу всегда воспринимается как весельчак. Ему многое прощают. Хотя если слушать внимательно, то можно заметить элемент разоблачения грубости в самих стихах, начиная с первой строчки. Это называется «самоирония».

— Как вас зовут? — спросил Сенечка.

— Поэтесса Галина Опахалова. Что вы делаете после елок?

— Вероятно, ужинаю с вами в ресторане «Гармония», — ответил Сенечка.

Руку Сенечки нащупали и сжали.

Организатор Концов вновь выступил вперед.

— Сейчас… Не побоюсь этого слова: один из самых умных поэтов. Серж Нелюдимов! Давай, Серж!

Длинный юноша в пиджаке до колен с мрачным видом разворачивал свои листки. Потом что-то сказал.

— Громче, громче! — закричали из зала.

— Я говорю, что мои стихи все равно никому не интересны, — огрызнулся Нелюдимов. — Но это неважно.

Мой дом стоит на дне колодца,

Закрыт на внутренний засов.

И три веселых змееборца

В меня стреляют из кустов.

В моем песке играют дети,

Мешают прах и лунный свет.

А я один живу на свете,

Хожу в кино и туалет.

Когда я выхожу за двери,

Не знаю, как с колодцем быть:

Одной линейкой не измерить,

Одной ладошкой не накрыть.

— О чем эти стихи? — спросил Сенечка.

— Наверное, о себе, — шепотом сказала Опахалова. — Об одиночестве. Не спрашивать же его… Все равно он гораздо лучше, чем эта Аллочка Небесинская. Умнее.

— А есть кто-нибудь такой же умный, как Нелюдимов?

Опахалова подумала.

— Было еще несколько. Но они уже в нормальные страны уехали. Кто в Монголию, кто в Китай. А один даже в Тувинскую Республику.

— Наверно, уже миллионером стал, — сказал Сенечка.

Тем временем в зале завозились. Располагались поудобнее. Нелюдимов разворачивал второй стих:

— А это… хотя всем все равно… Написано по мотивам русской народной песни. Но это неважно…

Манька дома, водки нет.

Ванька в коме видит свет.