Грязная работа

Пожалуй, чересчур агрессивно.

— И вы уверены, что не знаете, сколько еще в городе этих Торговцев Смертью и где их найти?

— Мятник Свеж говорил, что по меньшей мере десяток, а больше я ничего не знаю. Кроме той женщины и старика в Миссии я на прогулках больше никого не засек.

В переулок въехала машина, и Ривера вышел к черному ходу встретить коллег. Затем повернулся к Чарли:

— Поезжайте домой, Чарли, и выспитесь, если сумеете. Я буду на связи.

Чарли не сопротивлялся, когда патрульный подвел его к машине и помог забраться на заднее сиденье. Изнутри Чарли помахал Ривере и бассет-хаунду. Патрульный крейсер задом сдал из переулка.

23

Трехнутый денек

То был трехнутый денек в Городе Двух Мостов. С первым светом зари на конструкциях моста Золотые Ворота расселись стаи стервятников и принялись глазеть на автомобилистов так, словно удивлялись, как это людям хватает наглости до сих пор оставаться в живых и куда-то ехать. Вертолеты дорожной полиции, вызванные, чтобы снять на пленку пернатых захватчиков моста, вместо этого десять минут снимали спиральную тучу летучих мышей, вившуюся вокруг пирамиды «Транс-америка», после чего, надо полагать, испарились в черном тумане, уплывшем по Заливу в открытое море. Утонули три пловца, состязавшиеся в Сан-Францисском триатлоне, и вертолет репортеров сумел заснять что-то под водой — некий темный силуэт, подплывший снизу к одному из пловцов и утащивший его на глубину. Многочисленные прогоны пленки выявили там отнюдь не зализанные очертания акулы — у существа обнаружился немалый размах крыльев и отчетливая рогатая голова. На скатов, наблюдавшихся ранее, совсем не походило. В парке Золотые Ворота внезапно поднялись на крыло все утки и покинули этот район; сотни морских львов, что, как правило, нежились на солнышке у Пирса 39, пропали тоже. И все голуби, судя по всему, исчезли из города.

Щелкопер, собиравший полицейскую хронику за ночь, обнаружил совпадения в семи сообщениях о пропаже людей или насилии в местных заведениях рынка вторичной розницы, и к концу дня все телестанции уже говорили об этом под эффектные кадры горящего здания, где раньше было заведение Антона Дюбуа в Миссии. Кроме того, с отдельными людьми происходило что-нибудь особенное: в тенях что-то шевелилось, из ливнестоков раздавались голоса и вопли, скисало молоко, хозяев царапали коты, выли собаки — и тысячи людей просыпались и понимали, что их больше не тянет на шоколад. То был поистине трехнутый денек.

Остаток ночи Ашер провел, суетясь и проверяя замки, потом перепроверяя, потом лазя в Интернете в поисках информации о Преисподниках — на всякий случай, вдруг кто-нибудь с последнего раза, когда он выходил в Сеть, вывесил новенький древний документ. Написал завещание и пару писем, затем вышел и опустил их в ящик на улице, а не оставил на стойке в лавке вместе с прочей исходящей корреспонденцией. Затем, уже на рассвете, когда бета-самцовое воображение разогналось до тысячи миль в час, совершенно вымотанный Чарли проглотил две таблетки снотворного, которые дала ему Джейн, и проспал весь трехнутый денек. На закате его разбудила звонком милая дочурка.

— Алло.

— Тетя Кэсси антисемит, — сказала Софи.

— Солнышко, на дворе шесть утра. Можно, мы обсудим политические взгляды тети Кэсси чуть позже?

— А вот и нет, на дворе шесть ночи. Пора купаться, а тетя Кэсси не дает мне взять Элвина и Мохаммеда в ванну, потому что она антисемит.

Чарли посмотрел на часы. Отчасти он обрадовался, что на дворе шесть вечера, а он разговаривает с дочерью. Хоть это осталось неизменным — что бы ни случилось, пока он спал.

— Ничего Кэсси не антисемит. — Джейн взяла отводную трубку.

— А вот и да, — сказала Софи.

— Папуля, ты осторожней. Тетя Джейн поборник антисемитов.

— А вот и нет, — сказала Джейн.

— Нет, ты послушай, какая умная у меня дочь, — сказал Чарли.

— Я вот не знал в ее возрасте слов «антисемит» и «поборник», а ты?

— Гоям нельзя верить, папуля, — сказала Софи.

Затем прошептала:

— Они терпеть не могут ванны, эти гои.

— Папа у тебя тоже гой, малыш.

— О боже мой, они повсюду, как люди из стручков! [61] — Его дочь выронила трубку, заверещала, после чего хлопнула дверь.

— Софи, отопри сейчас же, — раздался в трубке голос Кэсси.

Джейн спросила:

— Чарли, откуда она этого нахваталась? Это ты ее учишь?

— Это миссис Корьева — она происходит от казаков, и у нее остаточные муки совести за то, что ее предки делали с евреями.

— А-а, — сказала Джейн.

Если нельзя обвинить брата, ей неинтересно.

— Ну так в ванную к ней собак пускать нельзя. Они едят мыло, а иногда залезают в ванну, и потом…

— Пусть лезут, Джейн, — перебил ее Чарли.

— Может, только они и способны ее защитить.

— Ладно, только я буду выкладывать им самое дешевое мыло. Не французское.

— Мыло отечественных производителей их вполне устраивает, Джейн. Слушай, я ночью собственноручно составил завещание. Если со мной что-то случится, я хочу, чтобы ты вырастила Софи. Я туда это внес.

Джейн не ответила. Чарли слышал в трубке, как она дышит.

— Джейн?

— Конечно, конечно. Само собой. Да что это с вами со всеми такое? Что за большая опасность грозит Софи? Чего ты такой дерганый? И почему, блядь, ты не позвонил раньше, засранец?

— Я всю ночь занимался делами. А потом выпил две твои таблетки. И вдруг пропало двенадцать часов.

— Выпил две? Никогда не пей по две.

— Ага, спасибо, — ответил Чарли.

— В общем, ладно, со мной наверняка все будет хорошо, но если вдруг нет, ты возьмешь Софи и на время уедешь из города. В Сьерру или куда-нибудь. Кроме того, я отправил тебе письмо, где все объясняется, — по крайней мере, все, что мне известно. Распечатай его, только если что-то произойдет, хорошо?

— Ничему лучше не происходить, ебала. Я только что потеряла маму, и я… ну за каким чертом тебе надо все это мне говорить, Чарли? Что у тебя случилось?

— Этого я тебе сказать не могу. Ты должна мне верить — у меня выбора не было.

— Как тебе помочь?

— Делай ровно то, что делаешь. Заботься о Софи, береги ее и чтобы все время с ней были собаки.

— Ладно, только пускай с тобой ничего не случается. Мы с Кэсси намерены жениться, и я хочу, чтобы выдавал меня ты. И позаимствовать твой смокинг. Это же «Армани», да?

— Нет, Джейн.

— Ты не хочешь меня выдавать?

— Нет-нет, дело не в этом. Да я ей заплачу, лишь бы она тебя взяла. Не в этом дело.

— Значит, ты считаешь, будто геям нельзя разрешать жениться, так? Ну вот, ты все-таки раскололся. Я так и думала — за столько лет…

— Я просто считаю, что геям нельзя разрешать жениться в моем смокинге.

— А, — сказала Джейн.

— Ты наденешь мой смокинг от «Армани», и мне придется брать напрокат какую-нибудь срань или покупать что-нибудь новое и дешевое, а потом я на веки вечные останусь на свадебных фотографиях полным мужланом. Я же знаю, как вам, парни, нравится показывать свадебные фотографии — это как зараза.

— Под «нами, парнями» ты имеешь в виду нас, лесбиянок? — осведомилась Джейн прокурорским голосом.

— Да, ебанушка, я имею в виду лесбиянок, — ответил Чарли голосом агрессивного свидетеля.

— Ой, ну ладно, — сказала Джейн.

— Это же моя свадьба, наверно, я могу сама купить себе смокинг.

— Вот это будет мило, — сказал Чарли.

— Мне все равно теперь брюки в седалище надо немного расставлять.

— Вот и умница.

— Так ты береги себя и меня выдай.

— Очень постараюсь. Как считаешь, Кассандра пустит на вашу свадьбу маленькую еврейскую девчонку?

Джейн рассмеялась.

— Звони мне каждый час, — сказала она.

— Не буду.

— Ладно, тогда как сможешь.

— Угу, — ответил Чарли.

— Пока.

Вылезая из постели, он улыбался — и спрашивал себя, не в последний ли раз способен это делать. Улыбаться.