Эхобой

Большинство других Эхо отправлялись на Луну, чтобы заниматься тяжелой физической работой, судя по их размеру (тридцать из них были одной модели — огромный мужчина с ирокезом), и я был абсолютно уверен, что оказался единственным прототипом на борту. Я удивился, увидев Пятнадцатого, который садился на свое место на противоположной скамье, но дальше от меня. И, конечно, это был не Пятнадцатый. А один из пяти тысяч Пятнадцатых…

Я должен был защищать Одри, а она — меня.

Никто из нас двоих не принадлежал к тем, кем нас считали. Мы должны были заменить друг другу целый мир, должны были стать вселенной, состоящей из нас двоих, и это было хорошо. Во всяком случае, гораздо лучше, чем быть вселенной, состоящей из одного себя.

Она была всем.

Она была надеждой и страхом, любовью и болью.

Она была живой, как никто другой. А быть живой означает и возможности, и сомнения. Жизнь иррациональна, а значит, ее не удержать в каких-то границах. Любая жизнь — любая настоящая жизнь — порождает множество других жизней, как в саду извилистых троп, о котором я когда-то читал. И любить кого-то означает, что ты вместе с ним найдешь лучшую из всех его возможных жизней. И поможешь прожить ее.

Одри по-прежнему спала.

Из окна уже нельзя было разглядеть Землю. По ту сторону иллюминатора — только космический мрак, в котором сияют звезды. Далекие солнца, ближайшее из которых находилось в 4,2421 световых лет пути. Но мы все равно их видим. Мои мысли блуждали, хотя с мыслями Эхо такого быть не должно. Я подумал, что свет похож на надежду. До цели добраться непросто, но ему всегда это удается, если только не мешать.

А потом показался пункт нашего назначения — колония Новая Надежда.

Широкий купол рядом с темным базальтовым Морем Спокойствия накрывал 938 квадратных километра. Городские огни мерцали, улицы пересекались, образуя геометрические фигуры, стояли дома, построенные из недорогих материалов; сияли голографические рекламные щиты; а магнитные треки были только наполовину закончены.

Когда мы начали снижение над космодромом (он находился в 2,7 километра от купола, но соединялся с ним длинным прозрачным тоннелем, по которому медленно полз лунный транспорт), я мельком увидел северную окраину, Алдрин, где мы собирались поселиться. Это была самая темная часть колонии, плохо освещенная, со множеством до сих пор пустующих домов. Шестьдесят восемь процентов домов по-прежнему не заселены (информация всплывала в моей голове). Это место не выглядело привлекательным и мало чем напоминало зеленые улицы и особняки северной части Лондона. Но вот что интересно: когда речь идет о свободе и счастье, они не всегда выглядят такими, как ожидаешь. Но я все равно узнал их, когда увидел.

Я осторожно разбудил Одри.

— Эй, мы уже на месте.

Она медленно просыпалась, стряхивая сон с ресниц. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы понять, где она находится и кем должна притворяться.

— Где — здесь? — спросила она.

Тогда я произнес слово, которого никогда не говорил раньше. И это было удивительно приятно.

— Дома. Мы дома.

И Одри улыбнулась, хотя, когда космический корабль коснулся земли, в ее глазах промелькнул страх, как, наверное, и в моих. Но это был не тот страх, который мы испытывали раньше и который заполнял нас почти без остатка. Нет, это был просто страх перед чем-то неизведанным. Понимание, что нельзя заранее узнать будущее, потому что впереди огромное количество путей и возможностей. Это был самый приятный вид страха, ведь к нему примешивались ожидания и надежды.

Она посмотрела на серую бесплодную равнину, раскинувшуюся чуть дальше. Там, внутри пересохшего и мертвого Моря Спокойствия, стоял еще один маленький купол, всего полкилометра по диагонали. Внутри росло что-то, похожее на траву. Неужели это ферма? Похоже, здешние жители пытались совершить невозможное — вырастить урожай на безжизненной лунной почве.

Мы тоже будем стараться. Я имею в виду не работу на ферме, хотя и этого нельзя исключить (разве могут быть для нас исключения?). Я имею в виду — создать жизнь из ничего.

Одри сжала мою руку. Спустя девять минут и тридцать семь секунд мы вышли на воздух, который был гораздо более чистым и свежим, чем в шаттле.

— Начинаем, — сказал я. — Ты готова?

— Да, — ответила она и ступила на левиборд. — Я готова.