И я там был..., Катамаран «Беглец»

Сон мой длился не меньше суток. Я открыл глаза на рассвете следующего дня; из распахнутой балконной двери тянуло прохладой, сквозняк колыхал тяжелые шторы на окнах. Все выглядело так, словно я только что, а не сутки назад, вошел сюда, однако состояние мое разительно переменилось, проснулся я уже другим человеком. Мне не надо было куда-то прятаться, от кого-то бежать: я находился у себя дома. Конечно, происшедшее было свежо в моей памяти, я помнил мельчайшие подробности последних дней, но вместе с тем они уже остались позади, в прошлом, за тем пологом свершившегося, который отделяет день вчерашний от дня сегодняшнего, и, видимо, следовало больше мыслить не над тем, что было, а над тем, как быть, как жить дальше. Я стал участником встречи с инопланетянами — случай, который выпадает раз в жизни. Почему-то судьба отметила меня, однако есть ли основания полагать, что вся эта странная история завершилась? Отчего я чувствую себя таким защищенным в этих стенах, в этой пятиэтажной коробке? Разве бетонная перегородка в десяток сантиметров толщиной может служить преградой для тех, кто одолевает несметные космические расстояния?

Я откинул одеяло, сунул ступни в шлепанцы и двинулся на кухню. Холодильник, разумеется, был пуст, поскольку накануне похода я просто-напросто его опустошил, тем не менее мною была осмотрена даже морозильная камера в надежде обнаружить кусочек съестного, затем я проверил содержимое кухонных подвесных шкафчиков и обнаружил в одной из банок немного гречневой крупы. Каши получится, что называется, на один зуб. На душе у меня было тоскливо, мучил зверский голод; уже ни на что не надеясь, проинспектировал все полки и неожиданно под одной из них в ворохе старых газет нашарил два пакета супов-концентратов. Из этого уже было возможно приготовить мало-мальски сносней завтрак, которого, пожалуй, хватило бы и на двоих. Я поставил кастрюлю с водой на огонь и прошлепал в комнату. Набрал номер домашнего телефона Виктора и, когда на другом конце провода подняли трубку, сказал:

— Попросите, пожалуйста, Виктора.

— Он спит, — сухо известил женский голос.

— Понимаете, мне очень нужно с ним поговорить. Не могли бы вы разбудить его? — тут я подумал, что, пожалуй, следовало бы представиться. — Беспокоит его товарищ по походу. Тотчас последовала реплика:

— Собутыльник! Один из тех двух прохиндеев! Вчера моего мужа доставила домой милиция — вдребезги пьяного, в синяках! Ничего себе сходил в походец! Пьянчуги окаянные! Пропили, небось, лодку-то, вот и весь поход, — тут она зарыдала, как будто ей было жаль нашу лодку.

Я не знал, что сказать. Конечно, не представляло затруднений сочинить какую-нибудь душещипательную историю о кораблекрушении, впрочем, основанную на действительных фактах, но я резонно опасался, что Виктор, проснувшись, даст свою версию случившегося и Танюша поймает нас на противоречиях — уж тогда Виктору не сдобровать, начнутся допросы, наверняка изнурительные, многочасовые, вызванные подозрением в супружеской неверности, — может статься, Виктор не выдержит, сломается и расскажет всю правду, которой, разумеется, тоже не поверят. Но все-таки желательно не говорить правду.

В трубке слышались всхлипывания, потом — раздраженное бормотание, а следом — гудки, гудки… Итак, волею наперстницы Виктор был исключен из игры, что заметно осложняло ситуацию и не позволяло мне выработать уверенную линию поведения. Оставалось одно — дожидаться, когда журналист выйдет на работу, встретиться с ним, все хорошенько обсудить и, конечно, решить, что нам делать дальше. Тут я приостановил свои умозаключения и спросил себя: а зачем, собственно, все эти обсуждения и решения? Ведь уже сейчас определенно видна наша позиция, совсем не трудно ее предугадать: мы пожелаем остаться в стороне, благоразумно пожелаем. И, конечно, не станем сообщать в Академию наук, в правительство, в Генштаб. Какие еще инопланетяне?! Увольте, бога ради, лично мы не верим в эти сказки.

Суп наполнил тарелку до краев, я активно задвигал ложкой. И тут в прихожей заклацал замок… Ложка, поднесенная ко рту, застыла в воздухе. Наверное, все это время во мне подспудно присутствовало ощущение опасности, и сейчас оно сковало меня. Они! Они! Разыскали-таки! Дверь тихонько отворилась, кто-то вошел в прихожую и проследовал в комнату — мы не видели друг друга.

Он почему-то решил вернуться, и нарастающие звуки его шагов пробудили меня. Я вскочил с табурета, прижался спиной к стене, цепко сжимая в руке кухонный нож. Неизвестный, не дойдя, однако, до кухни, повернул в ванную, открыл там кран и затем вернулся в комнату. Обнадеживало, что он был один. На цыпочках я прокрался по коридору и затаил дыхание. План мой был таков: в тот момент, когда пришелец будет проходить через дверной проем, ударить его рукоятью ножа в уязвимое место — в пластиковый затылок. В ванной шумела вода, но я отчетливо слышал медленные шаркающие шаги инопланетянина за перегородкой стены. Уж нетерпение подстегивало меня — когда же он кончит копошиться?!

И вдруг шаги стихли — стало быть, он остановился, замер, что-то заподозрив, или же… хм-м… догадка эта показалась неожиданной… или же вышел на балкон. Впрочем, если он меня разыскивает, а он, безусловно, именно за этим и прислан, то почему ему не осмотреть и балкон? Я услышал, как пришелец переступил порог, возвращаясь в комнату. Волнение заставило меня напрячься, я стиснул в руке вознесенный над головой нож. Мое сердце стучало в ритм его приближавшихся шагов.

— Ой! — испуганно вскрикнула Майя Иосифовна и прикрыла ладонью рот.

Нож остановился в воздухе.

— Это вы, Майя Иосифовна, — смущенно пробормотал я, опуская руку.

Да, это была моя соседка — в тапочках, в домашнем просторном халате, волосы рогаликом уложены на макушке, старомодные круглые очки на переносице. В руке Майя Иосифовна держала лейку.

— А ты решил — бандит в комнату залез, — проговорила она и засмеялась, впрочем, нервным смешком. Вдруг лицо ее посерьезнело: — Да ты весь в синяках, мальчик! Боже мой!

— Под камнепад мы попали, — удрученно поведал я. — Лодку на берег вытаскивали, и тут с гор на нас камни покатились.

— Ой! Ой! — снова вырвалось у Майи Иосифовны. — А я вчера ввечеру Григория Тимофеевича видела — целехонький он, улыбчивый такой, говорит, за удочками вернулся. Я первым делом, конечно, о тебе расспросила. Не беспокойтесь, говорит, жив-здоров ваш Сережа, ждет там на берегу. Вот только удочки заберу, что впопыхах позабыли, и продолжим плавание.

Григорий Тимофеевич вернулся! Вот так известие!

— Должно быть, Григорий Тимофеевич не стал про камнепад рассказывать, чтобы вас понапрасну не волновать: все, слава богу, обошлось.

— Очень воспитанный человек, Григорий Тимофеевич, очень хороший человек, — с уважением произнесла Майя Иосифовна и прибавила по-деловому: — Цветочки в комнате я полила, и на балконе тоже, а бодягу сейчас принесу — будешь растирать свои синяки. Не приведи господь — видели бы тебя твои родители!

На пороге она обернулась и, скорее всего, все еще продолжая удивляться моему неожиданному появлению, говорит:

— А я захожу в комнату, гляжу — дверь на балкон открыта, ну, думаю, в прошлый раз забыла ее прикрыть, бестолковая голова… — последнюю фразу Майя Иосифовна договаривала, уже выйдя на площадку этажа и спускаясь по лестнице. Вскоре соседка вернулась с баночкой бодяги; я, расстроганный, поблагодарил добрую старушку и со всей убежденностью заверил, что впредь ни в каких походах участвовать не намерен, а иначе: провалиться мне на этом месте, Майя Иосифовна!

Проводив старушку, я опрометью кинулся к зеркалу. Да! Сказать нечего! На меня растерянно глядела оплывшая скособоченная физиономия, похожая на кривой баклажан, левая щека опухла, правая, напротив, ввалилась, одно ухо нормальное, другое — какое-то приплюснутое, волосы всклочены, лоб в лиловых шишках — словом, на улице не показывайся, детей напугаешь… Ах, ну да это пустяки, — говорил я сам себе, обливаясь в ванной горячими сыпучими струями, — главное, Григорий Тимофеевич здесь, он мне все расскажет, все объяснит. Ведь тогда, в пещере, он просто ничем не мог мне помочь, он ведь один был, и я был один, а их, гуманоидов, много было; будь я или кто другой на его месте, тоже наверняка ничего не удалось бы сделать, а Григорий Тимофеевич рукой еще мне помахал — так приветливо, ободряюще, не побоялся!