Время новой погоды

Во сне Ронда вздрагивала и стонала, потом она подняла голову, прижалась ею к трясущейся двери кабины, протянула руку – убедиться, что Бадди по-прежнему здесь, и обнаружила, что он действительно здесь. Тогда началась длинная цепь разрозненных образов, как на переключаемых телеканалах; потом само время вышло из строя. Ронда увидела, что жизнь ее идет вспять, причины и следствия поменялись местами. Она всегда полагала, что сердце ее ожесточилось против отца, потому что он был таким жестким; теперь она поняла, что можно взглянуть на это с противоположной точки зрения – он стал таким жестким, потому что ее сердце ожесточилось против него. Это она за все в ответе, и в ее силах исправить положение.

Они ехали днем, они ехали ночью; казалось, на этой лесной дороге и время, и пространство сошли с рельсов, и Бадди и Ронда больше не могли быть уверены, какой путь сможет снова свести их с друзьями. Но были минуты, когда это казалось им не столь важным, когда мировые проблемы, война в Антарктике представлялись им невероятно далекими, и они хотели бы ехать вот так – вдвоем – целую вечность. И возможно, им даже довольно часто казалось, что так оно и есть.

Днем густой полог листвы простирался над их головами, скрывая небо, так что у них создавалось ощущение, что они едут по бесконечному зеленому туннелю – по этой тысячемильной дороге сквозь джунгли – под ветвями, склоняющимися от тяжести экзотических фруктов и цветов, сияющих миллионами оттенков. Воздух трепетал от щебета птиц, криков попугаев и макао, болтовни обезьян-ревунов. Им слышались совершенно новые звуки – звуки, которых (они были в этом уверены) не слышал до них ни один человек. Порой, мчась по дороге в темноте, они замечали странный, огромный силуэт тапира, его удлиненное рыло, будто он – помесь осла и кабана; а не то им попадались на глаза водосвинки-капибара – стофунтовые грызуны влажных джунглей, и они спрашивали себя: уж не попали ли они в какое-то зачарованное царство или на самом деле им просто все еще снятся сны? Цвет, цвет, цвет: всепобеждающий зеленый, всевластный правитель здешнего мира, разнообразился воронкообразными цветами самых разных оттенков – голубыми, сиреневыми, оранжевыми, красными, и Бадди подумал, что даже щедрое плодородие Байю бледнеет по сравнению с великолепием этих джунглей. Порой воздух полнился благоуханием, таким густым, что трудно было дышать, будто сама атмосфера обрела вес и плотность, стала субстанцией, которую он скорее ест, чем ею дышит; но даже по окончании пира ему приходилось есть еще и еще. Однажды ночью шел апельсиновый дождь, в другую ночь пролился дождь мелодий, и вихри бледных белых бабочек закружились в воздухе, заполнив атмосферу пением неизвестных насекомых.

А тут еще – его сердце: оно стало огромным, оно билось сильнее и росло, как все росло в плотной влажности джунглей. По ночам, в нервной, прерывистой дреме, когда он опирался головой о дверь кабины, а грузовик вела Ронда, когда обоим казалось, что они едут целую вечность или вообще выпали из времени на этой однообразной дороге сквозь нескончаемую зелень, Бадди мерещилось, что его сердце распухает и охватывает все его тело. Пока наконец он не превратился в одно огромное сердце, пульсирующее, алое и мерцающее во тьме.

По ночам деревья образовывали темный коридор, сквозь который они мчались по никогда не меняющейся под колесами дороге: им казалось, будто они просто парят в воздухе на одном месте, а все, что вокруг, мчится мимо, будто при скорости сто пятьдесят километров в час они вовсе никуда не едут; потом вдруг – силуэт тапира, визг тормозов, чтобы избежать столкновения, а однажды – темная огромная петля, словно толстый канат, свившийся кольцами поперек дороги, – анаконда, так что им пришлось резко остановиться и ждать, пока она уползет. Ягуары рычали в ночи, и Бадди и Ронду охватывала дрожь, что заставляло их снова переживать страхи своей юности, а иногда даже предчувствовать собственную смерть.

– Это лихорадка времени, – сказал шаман, который стал посещать Бадди во сне. – Она приходит к каждому из нас.

Однажды ночью, когда они мчались по темному языку дороги, целая группа силуэтов неожиданно вышла из теней на шоссе перед ними. В густой тьме Бадди и Ронда не могли все как следует разглядеть, но было совершенно очевидно, что это люди с ружьями, которые они сразу же нацелили в сторону их грузовика, огласив воздух непонятными криками. Ронда, которая вела машину, в мгновение ока выключила фары. Затем, ориентируясь по едва заметным лучам фонариков в руках этих людей, она направила лоу-глайдер прямо на них. Люди, пригнувшись, бросились прочь с дороги, а Бадди и Ронда помчались в темноте дальше по шоссе, сквозь джунгли, не смея включить фары, пока между ними и теми людьми не пролегло километров сорок или пятьдесят.

– Как ты это сделала? – спросил Бадди, когда наконец снова обрел дар речи. – Как ты смогла проехать весь этот путь в темноте?

– Это ужасно странно, – пожала плечами Ронда. – Получилось так, будто я помню каждый поворот на этой дороге и могу точно следовать всем ее изгибам. Так, будто я обрела память будущего.

– Но мы никогда раньше не ездили по этой дороге.

– Нет, ездили, – возразила Ронда. – Поток времени течет в обоих направлениях.

Бадди не мог себе этого представить воочию, но почему-то понял, что это правда.

– Ты должен отыскать ключи к замку времени, – так уже говорил ему шаман в его снах.

А Бадди всегда особенно хорошо удавалось отыскивать потерянные ключи.

51. Время слетает с катушек

В конце концов они больше уже не могли разобрать, спят они и видят сны или бодрствуют. В джунглях, которые кто-то назвал сердцем тьмы, Бадди и Ронда попали в зону, где время совершенно слетело с катушек. Здесь они увидели тени людей, которые только должны были родиться: эти духи обнаружили, что возможность держаться момента времени ДО рождения – это более надежный способ избежать смертной участи, чем традиционный способ всех привидений, которые стремятся держаться лишь за жизнь ПОСЛЕ смерти.

– Бадди, – сказала Ронда, – мне кажется, мы едем в обратном направлении. Мне кажется, мы идем против течения времени в неправильную сторону.

И так оно и было. Сначала они попали в предыдущий вторник, потом пережили въезд в джунгли, потом – великую пустыню, потом переезд через границу, а потом – сбор в Байю. Затем они вернулись к своей первой встрече у Большого Каньона, потом…

Ронда взглянула на Бадди:

– Мы с вами раньше встречались?

– Вы кажетесь мне знакомой, – ответил Бадди. – Вероятно, мы встречались…

И тут с мощным хлопком, словно лопнула шина, снова оборвалась связь между их душами, и Бадди еще раз, как в юности, ощутил то болезненное чувство пустоты, открытой раны, какое жило в нем с самого детства.

Однако время уже снова утрачивало стабильность.

– Мы ведь уже прожили эту минуту? – спросил Бадди.

– Эту минуту? – переспросила Ронда. – Очнись, дружочек, сейчас уже вчера. Но мы в нем не сможем задержаться. Время опять катится дальше. Я это чувствую.

– Ох, как мне хочется, – сказал Бадди, – чтобы мы могли… посоветоваться по этим проблемам. Все это становится слишком… слишком выбивает из колеи.

– И кого бы ты предложил?

Вполне вероятно, что они оба спали и просто видели одинаковые сны или попали под гипнотическое воздействие каких-нибудь ароматных лесных цветов, только вдруг Бадди увидел, как перед их глазами из расплывчатой тьмы стала материализоваться некая фигура. Она казалась знакомой. На миг Бадди подумалось, что это кто-то из Лысых Пантер, отставших от каравана. Может, они с Рондой наконец-то нашли остальных? Но фигура продолжала затвердевать по краям, и вскоре у Бадди уже не могло быть сомнений о том, кто это: Альберт Эйнштейн – волосы, как у безумца, трубка и все такое прочее… Эйнштейн сидел на поваленном стволе в джунглях, будто тут он был на своем месте. Он испытующе смотрел на Бадди и Ронду.